рецензий"; читатель, ищущий на книги о путешествиях для поездки в Париж; "шустрый молодой человек... который знает... что вряд ли сможет пробиться в обществе без небольшой помощи Муди". А вот и сам автор: "книгочей, с озабоченным лицом, просит какую-то книгу и интересуется, есть ли на нее спрос". Две тысячи экземпляров "Феликса Холта" Джорджа Элиота, только что прибывшего, "сложены в стопки и кучи". В книжных шкафах хранятся цветные переплеты: вот один ящик с ярко-алыми переплетами сотен экземпляров одного недавнего романа; вот ящик с "модным пурпурным"; другой - с "черным цветом серьезных работ". Суета у прилавков "между пятью и шестью часами пополудни" такая же оживленная, как и утром. Оглядываясь по сторонам, "зритель видит солидные стопки книг, наваленные в странных местах, как кирпичи, сложенные возле какого-нибудь возвышающегося здания". Снаружи "кареты перегораживают Музейную и Новую Оксфорд-стрит", а "напудренные лакеи носят туда-сюда пакеты с книгами". Создается впечатление, что библиотека все время увеличивается в размерах и растекается по Лондону.

Во многом из-за этого ощущения суеты и деловитости читателей "Муди" часто высмеивали как глупых, малообразованных или, в частности, обожающих только модные вещи. Вот "J.D." в "Иллюстрированных лондонских новостях" в 1887 году - анонимный, но явно весьма раздраженный - сетует на "глубокое" невежество "читателя, который довольствуется тем, что приносит еженедельная тележка Муди". Этот читатель, возможно, прочел "последний роман Уайды" (псевдоним плодовитой англо-французской писательницы Марии Луизы Раме), но "скорее всего, не знает главных героев романов Уэверли и никогда не читал "Древнего Маринера"". Можете ли вы представить себе такое невежество? Редакторам особенно нравились иллюстрации, которые пахали одну и ту же борозду.

Другие же оценивали идею библиотеки с широкими дверями в более позитивных терминах. "Если бы художник мог сфотографировать жаждущие лица, которые толпятся у длинных прилавков этого заведения, - писал романист Эндрю Уинтер в 1863 году, - он смог бы подарить нам редкую картинную галерею интеллекта". В руководстве для владельцев библиотек, опубликованном в 1797 году - за полвека до книги Муди, и с другой ценовой структурой, но с теми же обязательствами, - толкающееся смешение типов рассматривается как достоинство циркулирующей библиотеки. В этих "хранилищах знаний", как говорится в памфлете, все классы могут брать, читать и развиваться:

Богатые люди могут подписаться на год, и сумма подписки не превысит одной гинеи, а во многих случаях и меньше. - Люди среднего достатка или временного проживания могут подписаться на три месяца за четыре шиллинга; а те, чьи средства не так хороши, но есть свободное время, могут предаться роскоши чтения в течение месяца за ничтожную плату в восемнадцать пенсов или два шиллинга, которые, вероятно, будут сэкономлены более чем вдвое за счет такого использования.

Библиотека "Селект" Муди стала одной из важных глав в долгой истории библиотеки как учреждения, а также как идеи. История библиотеки, как недавно описали Эндрю Петтегри и Артур дер Ведувен, характеризуется циклами создания, рассеивания и восстановления. Размышления о долгой истории библиотек обычно означают возвращение в Александрию, но если это история происхождения, то это также и непознаваемое начало. Основанная между 300 и 290 годами до н. э. на северном побережье Египта, недалеко от оживленной гавани, в городе, названном в честь македонского царя Александра Македонского, библиотека была частью Мусейона, исследовательского учреждения, посвященного Музам. Библиотека, а позже и вторая библиотека, построенная неподалеку в храме бога Серафиса, собрала огромное количество текстов в виде папирусных свитков, сложенных в альковах, из Греции, Ассирии, Индии, Египта, Персии и других стран. Сейчас мы не можем точно сказать, сколько свитков хранилось в библиотеке - по разным оценкам, около 500 000, но точно никто не знает, - но совершенно точно, что этот был библиотекой масштаба, не превзойденного вплоть до девятнадцатого века. В письме александрийского придворного, написанном во II веке до н. э., говорится, что первый директор библиотеки, Деметриос из Фалерона, "получил большие деньги, чтобы собрать, если возможно, все книги в мире". Невыполнимая миссия, но неотразимая идея. Свитки охватывали литературу (включая произведения Гомера, Эсхила, Софокла и Еврипида), медицину, географию, физику и математику. Это была ни в коем случае не публичная библиотека, а исследовательский центр для ученых, ограниченного круга лиц, и во втором и третьем веках до нашей эры сюда приходили работать математики Евклид и Архимед, географ Страбон, эпический поэт Аполлоний Родосский и другие знаменитые личности - гулять в садах и зоопарке, питаться в круговой куполообразной столовой, в перерывах между работой в читальных залах и лекционных аудиториях. Именно здесь поэт и ученый Каллимах (310-240 гг. до н. э.) составил "Пинакс" - первый библиотечный каталог авторов и произведений, важнейший документ в истории информации. Как и почти все, что связано с библиотекой, оригинал утрачен.

Причины уничтожения библиотеки неясны. Более вероятной, чем традиционная история о бушующем пожаре, случайно распространившемся во время гражданской войны Юлия Цезаря с его соперником Помпеем в 48 году до н. э., или о разрушении мусульманскими завоевателями во главе с халифом Омаром в седьмом веке н. э., является процесс медленного упадка в течение нескольких столетий в римский период - сырость распространилась по папирусным свиткам - пока около 260 года н. э. не наступило нечто похожее на вымирание. Это "поучительная история", по словам библиотекаря Бодлиана Ричарда Овендена, и знакомая история о "недостаточном финансировании, низком уровне приоритетов и общем пренебрежении к учреждениям, которые сохраняют и распространяют знания". Истории о насильственном разрушении - это мифы, которые скрывают еще более мрачную правду: то, как огромные учреждения огромного культурного значения могут без охраны просто исчезнуть. Значение библиотеки для последующих веков заключалось в том, что она служила своего рода двойным символом, с одной стороны, огромного накопления и сохранения знаний до уровня универсальности, а с другой - их утраты: образ, как выразился один ученый, "истории, поглощающей саму себя".

Идея универсальности Александрии - библиотеки, в которой хранятся все тексты, - это невозможный, но пленительный идеал, который звучит на протяжении веков и находит свое самое красноречивое выражение в коротких вымыслах аргентинского писателя Хорхе Луиса Борхеса (1899-1986). Борхес был библиотекарем: сначала ассистентом в Муниципальной библиотеке Буэнос-Айреса, где он каталогизировал фонды (его коллеги советовали трудолюбивому новичку не спешить), а затем, в 1955 году, когда Борхес терял зрение, директором Национальной библиотеки. "Я говорю о великолепной иронии Бога, - сказал Борхес в своей речи при принятии книги, - даровавшего мне в свое время восемьсот тысяч книг и темноту". Короткие вымыслы Борхеса похожи на литературные полосы Мёбиуса - невозможное разворачивается с