— У нас существуют некоторые специфические особенности в строительстве социализма, — говорил он, — и когда сотрудники газеты, отражая нашу реальную действительность, пишут о них, — они могут посеять некоторое замешательство в умах у советских читателей. Вот, например, мы напечатали статью о лозунге «Пусть цветут сто цветов», а у вас ведь такой практики нет...

Но дело, конечно, было вовсе не в том, что пекинских лидеров якобы беспокоило влияние лозунга «Пусть цветут сто цветов», да и в самом Китае, кстати, смысл этой, столь пышно разрекламированной в то время кампании был вовсе не в том, что руководство КНР заботилось о развитии творческих дискуссий и столкновений разных мнений. Очень скоро выяснилось, что подлинное предназначение призывного лозунга «Пусть цветут сто цветов» заключалось лишь в том, чтобы выявить инакомыслящих и потом расправиться с ними, как с «ядовитыми травами», засорившими «сад» Мао. Газету же «Дружба» закрывали лишь потому, что это был наиболее легкий способ вызвать автоматическое закрытие советской газеты, издававшейся в Пекине.

Правда, в то время нам удалось договориться о том, что вместо газет будут издаваться журналы того же профиля: в Москве — китайский, а в Пекине — советский, но и они просуществовали очень недолго: китайский журнал вскоре был превращен в орудие «холодной войны» против нас, и встал вопрос о полном прекращении этих обменных изданий.

Мне остается добавить, что товарищ Дэн То, столь гостеприимно встретивший меня за год до этого, в 1957 году уже не был редактором «Женьминь жибао», а новое руководство газеты не выразило на сей раз никакого желания повидаться со мной. Мне говорили, что в ходе уже начавшейся в Пекине кампании «больших иероглифов», когда клеймились люди, ставшие неугодными руководству, Дэн То остро критиковали, между прочим, за то, что он «допустил излишества» в оказанном мне в 1956 году гостеприимстве. Деталь незначительная, но характерная для того нового политического климата, который уже начинал исподволь создаваться в Пекине.

А ведь это было еще то время, когда пекинские лидеры не уставали говорить, что СССР — старший брат, а наша партия — «голова» всего мирового революционного движения, как выразился Мао Цзэ-дун в-ноябре 1957 года на Совещании коммунистических и рабочих партий в Москве.

И только несколько лет спустя в полной мере раскрылось то, что в ту пору лишь удивляло, вызывало непонимание и настораживало.

Август 1960 — февраль 1961 года

ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ПАТРИСА ЛУМУМБЫ

Я читал эти страшные строки поздней февральской ночью тысяча девятьсот шестьдесят первого года, пристроившись у краешка стола, заваленного грудой депеш, поступавших из всех столиц мира. Безумолчно стучали, словно пытаясь обогнать время, радиотелетайпы, змеились желтоватые ленты телеграфных свитков, испещренные мелкими буковками, — в эфире бушевал невероятный шторм новостей: весь мир бурно протестовал против убийства Лумумбы. И даже дежурный по радиосвязи, привыкший за долгие годы своей беспокойной службы ко всякому, был бледен и сумрачен. «Мерзавцы, — глухо говорил он, — какие мерзавцы», — кладя передо мной поверх всех депеш еще одну, самую последнюю, циничную в своем лаконизме:

«Нью-Йорк, Ассошиэйтед Пресс. Из Элизабетвиля сообщают, что тело Лумумбы было сожжено. Находящийся на службе властей Конго пилот, который доставил пленного Лумумбу в Элизабетвиль, рассказал в беседе с корреспондентами: «Они вырывали у него пряди волос из головы и заставляли его их есть...»

«Они вырывали у него пряди волос из головы и заставляли его их есть...» — не знаю, что это за пилот, но в его холодном, без тени человеческой эмоции, описании пытки, которой подвергался человек, увозимый на смерть, было что-то напоминающее регистры эсэсовских архивов.

А я смотрел на этот неровно оборванный лист телеграммы и где-то далеко за ним видел гордое и сильное лицо большого человека, которого палачи не смогли сломить никакими пытками и который даже после смерти своей настолько страшил их, что они поспешили сжечь его тело и рассеять пепел. И мне хочется рассказать о встречах с этим интереснейшим человеком — судьба свела меня с ним в те дни, когда лощеные чиновники тогдашнего генерального секретаря ООН Хаммаршельда, сыгравшего во всей этой истории зловещую роль, еще подобострастно улыбались ему, а участники заговора, готовившие свержение законного правительства республики и убийство его главы, клялись в верности и ходили за ним, как тени.

Это было в незабываемом одна тысяча девятьсот шестидесятом году. Африка была охвачена могучим половодьем освобождения — одно за другим африканские государства свергали иго колонизаторов, завоевывали независимость и начинали самостоятельную жизнь.

Для африканских народов и их лидеров это были радостные, но вместе с тем и трудные дни. Колонизаторы старались взять реванш, развивали коварную подрывную деятельность, блокировали молодые африканские страны, шли на все, чтобы любой ценой убрать наиболее способных африканских лидеров, разжигали племенную рознь, делали все, чтобы помешать единению молодых государств. Страны, получившие политическую независимость, испытывали большие экономические трудности; не хватало обученных кадров; не было врачей, педагогов. Поэтому их правительства обращались за помощью к социалистическим странам и прежде всего к Советскому Союзу.

И вот в августе 1960 года я, как председатель Государственного комитета по культурным связям с зарубежными странами, вместе с работниками Министерства иностранных дел и Государственного комитета по экономическим связям, был командирован в Африку, чтобы выяснить обстановку на месте и определить, что можно и нужно сделать в первую очередь. Мы побывали тогда в Марокко, Гвинее, Либерии, Гане, Конго, в Эфиопии, в Объединенной Арабской Республике. Беседовали со многими руководящими деятелями этих стран, в том числе с султаном Марокко Мухаммедом V, с президентом Гвинейской республики Секу Туре, с премьер-министром Конго Патрисом Лумумбой, с императором Эфиопии Хайле Селассие, с президентом и премьер-министром ОАР Насером.

Об этом путешествии и об этих встречах можно было бы написать целую книгу. Но сейчас, естественно, речь пойдет только о наших конголезских встречах и прежде всего, конечно, о встрече с Патрисом Лумумбой.

Мы прибыли в Леопольдвиль (теперь он называется Киншаса), чтобы обсудить с правительством Конго по его просьбе некоторые вопросы культурных связей, — молодая республика просила помочь ей врачами, ей нужно было организовать обучение своих специалистов у себя дома и за границей, требовалась помощь в восстановлении радиостанции, передатчик которой частично вывели из строя бельгийские колонизаторы, покидая Леопольдвиль.

Наш самолет после долгого беспосадочного полета приземлился на отличной бетонированной полосе современного аэродрома. Стих свист моторов, и в уши ударила оглушительная тишина. Можно было подумать, что мы попали на необитаемый остров. Аэродром был пуст. Лишь поодаль