Шрифт:
Закладка:
Обогнув купу деревьев и выйдя к дому, я услышала эхо их голосов и уловила в сумеречном воздухе аромат жареного мяса. Тут были все, и снова в празднично-приподнятом настроении, ставшем уже обычным с приезда Джулиана. Кто-то вынес на улицу колонки и поставил альбом Стэна Гетца. Дженни порхала по внутреннему дворику босиком, с бутылкой пива в руках. Интересно, подумала я, знает ли она то, что знаю я?
– Меня понизили! – хихикнула она при моем появлении и кивнула в сторону барбекю, где Джулиан как раз переворачивал шампуры, пузырясь весельем, как шампанское в бокале. Уж он-то знал – и теперь угрожал своим знанием Майклу.
– А я думала, ты вегетарианец, – заметила я, глядя на румяные кусочки свинины, и плюхнулась на скамейку рядом с Ларри.
– Все хорошо в меру, правда? – пожал плечами он. – Мы с Дженни съездили сегодня в Марсель и нашли там отличный турецкий супермаркет. Купили греческого йогурта, халлуми, лабне[191]… Уж разок-то я могу себе позволить предаться плотским утехам!
«Плотские утехи»! Как это похоже на Джулиана, каким он был в 1969-м. Мне послышалось или он произнес эту фразу с легкой издевкой?
Лоуренс открыл зажигалкой бутылку Grolsch и вручил мне. Я решила ему подыграть и пристроилась к нему под мышку. Он коснулся подбородком моего лба.
– А что это вы готовите? – спросила я Джулиана.
– Сувлаки[192]! – объявил он. – В память о тех счастливых днях, что мы с Миком провели в Афинах.
Майкл оторвался от романа, который читал, и одарил его натянутой улыбкой.
– Вкуснотища.
Мне же в глаза бросились кончики его пальцев, сжимавших корешок книги. В голове вновь возникло изображение этих самых пальцев на фотографии – его рука поверх ее ладони, опирающейся на письменный стол; другая – под ее огромным животом; глаза комично расширены от его размеров. Их ребенок должен был вот-вот появиться на свет.
35
Майкл
Последний четверг августа. Мы собирались уехать в воскресенье утром и мысленно уже сидели на чемоданах, в преддверии завершения этой главы нашей жизни. Дети уехали в Марсель, и атмосфера за ужином была какая-то искусственная, ненастоящая. Я сел за стол во дворе, чувствуя, что нервные окончания как будто притупились и онемели. Эта игра в выжидание с Джулианом мне порядком надоела, и запасы моего терпения начали потихоньку истощаться. За последние несколько дней у меня даже возникло ощущение, что он пытается меня запугать, – вся эта греческая еда, многозначительные замечания и даже некий заговорщицкий дух, возникший между ним и моей женой (ухмылки за столом, совместные поездки в город)… Теперь развязка была лишь вопросом времени.
В игре света и тени его лицо – вернее, контуры его – казалось почти таким же, как тогда. В мерцании свечей не было заметно темных кругов под глазами. Брайан налил вина, а Дженни уже раскладывала салат по стареньким марокканским тарелкам со сколотыми краями. Все было до жути привычно: и наше приятное буржуазное летнее времяпрепровождение, и переплетение наших приятных буржуазных жизней. Анна, как вальяжная, скучающая кошка, то и дело стреляла глазами – с Дженни на меня и обратно. К тому времени я уже умел читать жену как открытую книгу и знал, что на этот вечер она уже запланировала серьезный разговор. Я стал таким фаталистом, что при мысли об этом испытывал почти что облегчение.
– Ты не передашь мне спрей от комаров, дорогой? От этих дурацких свечей никакого толку.
– Это ведь оливковое масло из магазинчика Симона в Испании?
– По-моему, их поколение воспринимает расы совершенно не так, как мы.
– Неудивительно, что большинство британцев чувствуют себя абсолютно оторванными от Европы. Это ведь активно поощряется: бездельник дядюшка Блайти[193] с самого утра потягивает виски, пока остальные ездят по правой стороне дороги, изменяют женам или пляшут под попсовые песенки…
Я чувствовал себя выше этой жуткой «нормальности». Воздух, казалось, искрился от напряженного ожидания. Мы доели и убрали посуду, и я уж было начал подумывать о том, что сегодняшний вечер пройдет без эксцессов – тихо опустится занавес, погаснут свечи…
– Хотя, конечно, если бы кто и мог просветить нас и рассказать, каково это – жить при диктатуре, – начал вдруг Джулиан, – это был бы Мик, правда? Тебе ведь есть что нам рассказать?
За истекшие десятилетия Дженни научилась мастерски отражать любые намеки и аллюзии, касающиеся нашего с Астрид пребывания в Афинах.
– Ой, Джулс, не сейчас, – простонала она. – И не здесь.
– Ну почему же? – холодно произнесла Анна. – Он ведь всегда был таким скрытным, когда речь заходила об этом. А вот мне любопытно. И вообще, какой смысл выходить замуж за старика, если ему даже не о чем тебе рассказать? – она уже не заботилась о том, чтобы обернуть свою шпильку в шутку.
– Да тут и тайны никакой нет, Анна, – в голосе Дженни проклюнулись нарочито веселые нотки. – Он ведь там и года не прожил. И в политике никак не участвовал.
Тут Джулиан театрально почесал нос, как будто чтобы скрыть злорадную ухмылку.
– Хм-м, – недоверчиво поморщилась моя жена и отхлебнула вина. – А если бы что и случилось, ты бы об этом знала. Ты же не устаешь твердить, что знаешь Майкла лучше всех нас!
– О боже, Анна… Ох.
Брайан хотел было вставить какую-то банальность в знак примирения – но Анна продолжила гнуть свое, не дав ему толком оформить мысли в слова.
– Вы двое всегда вели себя так, будто бы я недостойна вашего общества, лишняя здесь, – голос ее перешел почти что в истерический визг – и я вдруг почувствовал себя гораздо увереннее. – И тебе невдомек, что Майкл – просто патологический врун.
– Анна!
– И что ты не знаешь еще многого другого, Дженни.
Та закатила глаза.
– Может, уже прекратишь этот идиотизм и просто скажешь, к чему ты клонишь?
Анна самодовольно хмыкнула. Потом посмотрела на Джулиана – как бы принимая сигнал, – и я увидел, как ее бледные, тонкие руки взлетают над столом и берут телефон, лежавший рядом с ее бокалом.
– Когда Джулс впервые мне написал, – Дженни вздрогнула, услышав это «Джулс», – то приложил к письму несколько весьма милых фотографий Мика, которые хотел мне показать… Ну, потому что, несмотря на его вежливый тон, поначалу мне совсем не хотелось ему отвечать. Хотелось защитить Майкла. Представляете? Вы так любите повторять, сколько я всего пропустила, – но я не полная идиотка. Я все слышу и стараюсь не пропускать ни крупицы ценной информации. Мы вместе уже почти двадцать лет, и я давно поняла, что имя Джулиана Гресфорда в этом доме под запретом. Я всегда думала, что это какое-то чудовище, и уж конечно не собиралась звать его на ужин. Бедняга Майкл, думала я, бедный эмоционально контуженный Майкл! Что же такое с ним стряслось?
Ее пальцы проворно заскользили по дисплею.
– Так вот, когда его письма остались без ответа, это «чудовище» Джулиан решил, что пора бы мне узнать правду. И прислал парочку снимков. Вот, не хотите полюбоваться?
– Анна, – я невольно уловил в собственном голосе отчаяние и попытался выхватить телефон – сам удивившись такой реакции. Я понятия не имел, что там на экране, но знал: Дженни этого видеть не нужно.
– Ой, – Дженни прикрыла рот ладошкой. – О боже мой, – потом закрыла глаза и протянула мобильник Брайану.
– Кто-нибудь уже наконец покажет мне эту фотографию? – спросил я.
Тогда моя жена аккуратно взяла телефон из рук Брайана и с нарочито любезной улыбкой положила на стол прямо передо мной. Я почувствовал, как сердце сжалось в комок.
– Где это?
– В доме моей матери на Сиросе, – со вздохом ответил Джулиан. – Она сделала этот снимок в ту последнюю весну, чтобы отправить мне в Штаты.
Ну конечно. Это был кабинет миссис Гресфорд. Внезапно все подробности обстановки этой комнаты отчетливо всплыли в моей памяти: и безделушки на столе, и истертая обивка кресла в углу, и затхлый запах, и розоватый свет, льющийся в окна. Я не мог отвести глаз от фотографии: Астрид, на восьмом месяце беременности, я стою, опершись о край стола, смеюсь и делаю большие глаза при виде ее
