одной из отличительных черт Политехнической экспозиции[587]. О выставке писали многие газеты, но одна из них заслуживает особого упоминания. Специально для освещения выставки редактором и издателем С. П. Яковлевым была учреждена ежедневная газета «Вестник Московской Политехнической выставки». Своей структурой газета отображала микрокосм экспозиции. Начиная с 1 мая 1872 года в «Вестнике» ежедневно публиковались сводки о ходе выставки и подробные отчеты о ее различных отделах. Газета предлагала обзор промышленных выставок за рубежом и переводы отчетов о московской выставке из иностранной прессы, а также печатала многочисленные объявления и эпизодические художественные произведения. Однако, излагая «программу» газеты, издатель подчеркнул, что ежедневная газета должна быть не только «верным и полным отражением всего, что на Выставке произойдет», становясь таким образом подлинно всеобъемлющим путеводителем для посетителей, но также содержать правительственные распоряжения, иностранные телеграммы, судебные протоколы, биржевые новости, корреспонденцию из внутренних губерний, описания достопримечательностей и фельетон московской общественной жизни[588]. Письма к издателю указывают, что публика приветствовала такое издание – трибуну для обмена мнениями о выставке, которая действительно превращалась в событие общероссийского значения.

Газета Яковлева в 1872 году обозначила важную трансформацию в периодической печати: если в предшествующее десятилетие о выставках писали эпизодически, зачастую ограничиваясь фельетонами в нижней части газетной страницы, то теперь вся газета целиком была посвящена одной только выставке. В этом «вестнике» Политехнической выставки «Выставочный фельетон», серия зарисовок журналиста, подписывавшего свои творения «Обмокни», занимал весьма скромное место[589]. Серьезное обсуждение различных отделов выставки, их образовательной ценности и национального значения помещалось в более «престижных» верхних сегментах газеты. Газета включала и другие материалы на русские темы, которые соответствующим образом обрамляли это главное событие в общественной жизни Москвы. Москва представала на страницах газеты как необходимая декорация для русской истории и искусства; она также стала источником вдохновения для литературного творчества. «Москва в 1882 г.», произведение, написанное в традициях утопического романа Чернышевского «Что делать?», хотя и с сильным русским акцентом, представляло город как идеальное социальное пространство, наполненное народными театрами и популярными музеями – институтами публичной культуры, вдохновленными Политехнической выставкой[590].

Национальный музей

Идея создания национального музея была не нова, но на протяжении большей части XIX века Русский национальный музей существовал только как незаконченный проект. Первые попытки учредить публичный институт, который фиксировал бы национальную идентичность, были предприняты в начале XIX века. В 1817 году в журнале «Сын отечества» была опубликована статья прусского ученого Ф. фон Аделунга под названием «Предложение об учреждении Русского Национального Музея». Автор призывал к созданию нового вида энциклопедического института, национального музея, «весьма полезного для скорого и легкого обозрения» неизмеримого и чрезвычайно обширного Российского государства[591]. В 1820-е годы появилось еще два плана национального музея – Б. фон Вихмана и Свиньина. Но все эти интеллектуальные начинания так и остались нереализованными. Похожая участь постигла в 1830-е годы предложение об Эстетическом музее. Планы создания этнографического и исторического музеев, связанные с основанием Императорского Русского географического общества в 1845 году, также остались лишь на бумаге. Публичный музей стал еще одной национальной мечтой, которая, подобно Хрустальному дворцу, захватила воображение всего общества: современники жаждали такого всеобъемлющего института русской культуры. Погодин передавал эти настроения следующим образом: «Сколько рассыпано всяких драгоценностей по лицу всей России, где они лежат без употребления и пользы! <…> Тогда только, как все подобные вещи будут храниться вместе, можно будет написать Историю Художеств в России…»[592]

В год тысячелетия России идея комплексного музея, представляющего все сферы русской жизни и знания, снова стала актуальной[593]. Когда перемещенный Румянцевский музей открылся в Москве, казалось, что он отвечает запросам общества. Но довольно скоро критики обратили внимание, что его экспозиция, состоявшая из различных подразделений, производила впечатление «очень скученного и тесного, сложного» учреждения; в лучшем случае музей можно было назвать «лишь зародышем Национального Музея» [Государственный Румянцовский музей 1923: 30, 39][594].

В результате музейного бума 1860-х годов появилось множество новых учреждений культуры: временных выставок и музеев, посвященных сельскому хозяйству, этнографии, прикладной науке и древнему искусству. Но главного, истинно русского музея по-прежнему не было. «Много у нас музеев и прикладных, и специально-научных, – писал Бестужев-Рюмин в «Голосе», – но где же национальный, всероссийский исторический музей?»[595] (В главе 5 мы видели, что десятилетие спустя Стасов также будет сокрушаться, как будто вторя Бестужеву-Рюмину, об отсутствии национальной художественной галереи [Стасов 1894–1906, 1: 494].) Наконец в 1872 году Исторический музей, известный в это время как Русский национальный музей и названный в честь великого князя (будущего Александра III), был создан на основе исторических коллекций, собранных Политехнической выставкой (рис. 15).

С самого начала музей задумывался именно как национальный институт: он располагался на Красной площади, по соседству с Кремлем и собором Василия Блаженного, а в слове «русский» в его первоначальном названии слышался этнический отзвук. Хотя после 1881 года он был официально известен как Императорский Российский исторический музей, современники использовали два названия – Исторический музей и Национальный музей – взаимозаменяемо[596]. В предлагаемом ниже исследовании современной дискуссии, развернувшейся вокруг музея, я также следую этой практике. Интересно, что на ранних этапах организаторы предполагали, что музей будет посвящен российской армии; затем идея преобразилась в «Храм русской славы», и только позже – в музей истории России [Егоров 1995: 26][597]. После Крымской войны эпическая история заменила военную мощь в качестве возможной опоры для национальной гордости.

Рис. 15. Исторический музей в Москве, архитектор В. О. Шервуд (1875–1883)

Особая сила нового музея состояла в том, что он предлагал посетителям «наглядное представление об истории» основных эпох Российского государства и знакомил их с культурным наследием в доходчивой, запоминающейся форме. Организаторы музея признавали важность визуальных образов для изучения русской истории: научное знание малодоступно и в то же время не составляет «полной картины, а только картина, только наглядное представление могут оставлять неизгладимое впечатление, иметь нравственное влияние». Картина и сцена, по мнению идеологов нового музея, были лучшими воспитателями народных масс[598]. Таким образом, Исторический музей укреплял силу визуальных средств, популяризированных предшествующими выставками[599].

Пресса возложила на Национальный музей задачу воспитывать в посетителях гордость и уважение к своей стране и «положить прочное основание нашему самосознанию»[600]. Газетные колонки, посвященные новому музею истории, снова начали пестрить терминами для изучения отечества, впервые завоевавшими популярность десятилетием ранее – «отечествоведение» или «отчизноведение»[601]. Бестужев-Рюмин, например, на страницах популярной ежедневной газеты «Голос» призывал читателей перестать подражать достижениям западной цивилизации, сосредоточиться на собственной истории и начать гордиться своей культурой. Метафоры, которые современники использовали для описания нового музея, красноречиво говорят о его символической ценности в обществе: «живая летопись тысячелетней России»; «живой памятник тысячелетнего бытия России»; «всероссийский памятник, который будет свидетельствовать о любви народа русского к своему отечеству»; «памятник всей России, история и достояние всего нашего отечества»; «вещественный выразитель и изобразитель тысячелетней истории русского народа во всех ее видоизменениях и бытовых положениях»[602]. Отголоски настроений, которые были вызваны празднованием тысячелетия и озвучены десятью годами ранее в Новгороде, а затем повторены в Румянцевском музее, теперь гордо зазвучали в монументальной риторике нового Национального музея.

За несколько лет до того, как в 1883 году Исторический музей действительно открыл свои двери публике, он был объявлен основным институтом формирования культуры[603]. Один