Я попыталась закричать и с каким-то обречённым спокойствием обнаружила, что звука во мне нет.

Я пошевелила рукой, провела ей по телу. Футболка и комбинезон были всё ещё на мне. Я взглянула на ладонь – на ней кровилась рваная клякса. Вот откуда ощущение липкости.

– Да, ты сопротивлялась, смелая малышка. Поэтому поранила руку.

– Дай мне воды…

И снова я не узнала свой голос. Было ощущение, что говорит старая прокуренная тётка.

Мирон взял стоящую рядом на деревянной тумбе жестяную кружку, окунул в неё большой палец и провёл по моим губам. Я жадно всосала капли воды, но они лишь распалили жгучую жажду.

– Я дам тебе напиться досыта, Машенька. Только сначала ты кое-что мне расскажешь.

– Что?

– Ну, например… Как ты додумалась до всего этого?

Его лицо было совсем близко, тяжёлые зрачки казались лакричной пастилой – солоновато-сладкой, то сужались, то расширялись, я даже чуяла камфорно-анисовый их дух. Серой радужки, которой я любовалась раньше, не было видно совсем.

– Додумалась… до чего?

Он с силой схватил меня за горло, и я поняла, где был исток моей боли: шейные позвонки. Оттуда боль спускалась по спине ниже. Меня охватил ужас.

– Откуда ты узнала про Катерину? – заорал Мирон, и бисер его слюны колко осел на моём лбу.

– Узнала… про Катерину? Мы… Мы… выдумали её…

Он захохотал, отодвинулся от меня, рывком встал и зашагал по комнате. Где мы находились, я не представляла. Кафельно-белые стены, шкафы со стеклом, какие бывают в медкабинетах, гора тряпок в углу, старая железная кровать с высокими спинками. Сквозь узкое длинное окно под потолком сочился белёсый свет – вероятно, был день. Яркие длинные люминесцентные лампы-рельсы вдоль стен добавляли ощущение белой беды.

«Как банально», – медленно проявилась в голове мысль, как проявляются чёрно-белые фотографии – из небытия выплавляясь в предельно чёткую форму.

Как банально, мама. Любимый человек оказался болен. Я сглазила его. Я написала о нём книгу.

Мирон снова подошёл ко мне, присел на краешек кровати и провёл рукой по моему животу.

– Не бойся, Машенька. Ты хотела играть. Мы поиграем.

Я инстинктивно дёрнулась и больно ударилась затылком о стену.

– Кто ты???

– Я? – Он хмыкнул и придвинулся ближе. – Твой соавтор. Разве ты забыла?

Я чувствовала, как капелька пота ползёт по позвоночнику, и порезы на спине начинают зудеть сильнее.

– Скажи мне, ведь ты не девственница, нет? Просто, если я буду твоим первым мужчиной, мне надо особым образом подготовиться, но сейчас в восемнадцать лет трудно найти…

Он говорил длинными литературными фразами, а я думала лишь об одном: раз он спросил про девственность, значит, ещё не трогал меня.

Боль в позвоночнике ответила эхом: всё-таки трогал.

– Катрин была дурочкой. Всё надеялась обмануть меня. А это невозможно. Ты сама знаешь, ты книгу обо мне написала. Дурочка, дурочка. А ты другая, Машенька, ты совсем другая. Ты сама меня нашла… Умная девочка.

«Ты слишком умная, Маша», – звучал в голове мамин голос.

Я сглотнула, чтобы смочить горло и тихо спросила:

– Ты будешь мучить меня, как Катерину?

Его зрачки расширились ещё больше.

– Ну что ты! Я БУДУ МУЧИТЬ ТЕБЯ ИНАЧЕ.

* * *

Я слушала, как щёлкают замки двери – один, второй. Зачем такая предосторожность? Разве я могу убежать из этой камеры? Третий щелчок… И льдистый ужас в возникшем в голове вопросе: а для кого предназначалась эта комната?

Для кого, мама???

Ведь она была оборудована раньше, чем мы с Мироном встретились… Зачем такой яркий слепящий свет, и почему явственно пахнет чем-то медицинским? В углу – проём без двери (её сняли с петель с мясом, оставив выкорчеванными петли). За ним – маленькая каморка, там стоит унитаз, раковина и огромная ванна.

Эта ванна пугала меня больше всего.

Ещё там оказался встроенный в стену шкаф, неаккуратно выкрашенный белой краской – с засохшими подтёками и прилипшей щетиной от кисточки. Шкаф был закрыт на ключ. Ручка отсутствовала. Я оторвала скобу от дверной петли и попробовала подцепить замок, но задача оказалась мне не под силу.

Я сидела на кровати, держала в ладонях кружку, которую оставил мне Мирон, и пила по глоточку. Жажда мучила, но надо было остановиться вовремя и не допить до конца – иначе задохнусь. Господи, ещё и эта напасть с моим заскоком! К моему незавидному положению не хватает только панической атаки!

Что теперь будет? Что будет со мной, мама? Каковы его планы на меня?

Я стала вспоминать вчерашний день. В какой момент я совершила ошибку? Что стало триггером для него? Ведь он же честно ехал к Ленинградскому вокзалу, собирался парковаться на платной парковке, а потом – раз – и рванул с площади в обратном направлении. Какие слова он услышал от меня в тот момент? Что заставило его передумать?

Стоп. А с чего я взяла, что всё произошло вчера? Я даже не знала, какое было число и сколько времени я проспала.

И… боже… Зачем он дал мне обезболивающий наркотик? Что он со мной делал???

Зеркала не было ни в комнате, ни в ванной, но над унитазом висел большой новый бак, сиявший хромовым блеском. Я осторожно встала на стульчак. Бак показал мне моё искажённое, как в комнате смеха, лицо, и даже в этом комичном отражении – с квадратной челюстью боксёра и пятачком свиньи, я заметила у себя под глазами огромные тёмные мешки. Стянув себя влажную от пота футболку, привстав на цыпочки и повернувшись спиной, я начала пристально себя разглядывать. Источник боли был в районе правой лопатки. Так и есть: бордовые линии, вспухшая кожа. Я потрогала спину, пальцы нащупали толстые шрамы – словно под кожей жил огромный червь. Я снова присмотрелась к отражению…

Татуировка. Ящерица. И ещё что-то…

Насколько хватало гибкости, я скользнула рукой от лопатки к позвоночнику и наткнулась на толстое кольцо. И ещё одно… От неожиданности я не смогла сдержать равновесие и упала на кафельный пол, разбив скулу о косяк раковины.

Послышался звук отпираемых замков, и через пару мгновений на пороге ванной возник Мирон.

– Что ты тут делаешь? – грубо бросил он.

– Что делают в ванной? Хотела привести себя в порядок. – Я постаралась придать голосу как можно больше спокойствия, но дрожь во всём теле выдала меня.

Мирон молча смотрел, как я натягиваю футболку и заправляю её в комбинезон.

– Какое сегодня число? – вяло спросила я.

– Машенька, Машенька! Ну зачем тебе это знать? Не всё ли равно?

Я прошла в комнату и села на кровать. Мирон опустился