Шрифт:
Закладка:
МОЙ УБИЙЦА ПАХНЕТ МОРЕМ…
Мирон осторожно водил пальцами по моей шее, по ключицам, растянув ворот футболки. Я замолчала, потому что уже плохо соображала, а остатки мыслей сконцентрировались целиком на нём.
– Дальше. – Его шёпот возле самого моего уха полностью лишил меня возможности говорить.
– Я не помню…
Невозможно читать по памяти текст, пусть даже ты автор и знаешь его наизусть, если в этот момент к тебе прикасается парень, в которого ты влюблена.
– Не останавливайся. Продолжай.
– Не могу. – Я сказала это так тихо, что он, наверное, не услышал.
Я молчала. Мирон снова дотронулся до меня, и какая-то удушливая волна поднялась от груди к шее – так было однажды со мной в раннем детстве, когда я тонула. От камина шёл жар, но его пальцы были ледяными, я чувствовала их на шее и, заворожённая, не могла пошевелиться. Чувство хирургического инструмента на коже усиливались каким-то железистым привкусом во рту. Лишь когда ощущения стали непереносимыми, я попыталась дёрнуться.
– Ну же, Машенька. Тебе же не больно? Что ты!
Он улыбнулся так ласково и нежно, как ещё не улыбался за этот вечер, и металл его рук перестал холодить, согрелся от тепла моего тела.
– Как ты там сказала, Машенька? Он сделал вот так?
Мирон приспустил лямку моего комбинезона, я услышала треск ткани и поняла, что сейчас рвётся на спине моя футболка. Я попыталась отклониться, но сильное головокружение заставило меня повалиться на бок.
– Где, ты говоришь, я сделал надрез?
Я смотрела на него не отрываясь и лишь краем глаза заметила, что одна моя грудь уже обнажена.
– Не ты… Он… О… н… – Слова выплывали из моего рта, как в старых кинолентах вековой давности, с комичным несовпадением артикуляции: первые звуки запаздывали, а губы уже вытягивались для следующих.
Вино! Зачем я пила? Что-то точно было с этим вином не так, ведь от пары глотков не пьянеют настолько, что комната начинает плясать и кувыркаться перед глазами, а язык превращается в полужидкое состояние, растекается по всему рту, и можно, наверное, легко проглотить его, как лимонное желе.
«Зачем всё это? – как-то спокойно подумала я. – Ведь это я, я, я его хочу. И я сама, сама, сама…»
– В стакане… снотворное?.. – собрав всю силу в кулак, на выдохе произнесла я.
– Какие глупости, – поморщился Мирон, осторожно, как диковинное насекомое, вынимая заколку из моих волос и запуская в них растопыренные пальцы. – Не снотворное, нет. Обезболивающее.
Он рывком встал, подтянул меня к себе за подмышки, как тряпичную куклу, и легко поднял на руки. На руки, мама! Как я и мечтала.
Моя голова упала на его плечо, нос ткнулся в жёсткие чёрные космы. Я почувствовала запах моря и заледенела.
МОЙ УБИЙЦА ПАХНЕТ МОРЕМ.
10
Катя попыталась подняться, но тело не слушалось. Голова мёртвого Мирона – недвижимая, невероятно тяжёлая, лежала у неё на животе. Нос, упиравшийся в её нижнее ребро, был заточенно-острым, как птичий клюв, да и сам он походил на подстреленную птицу, упавшую на Катю с большой высоты. Ей казалось, что, если она пошевелится, проволочные пряди его жёстких волос оцарапают ей кожу в кровь. Катя сделала над собой усилие и перекатилась на бок. Голова Мирона с глухим звуком ударилась о кафельный пол. Сейчас надо собрать все силы и доползти до выхода. Дверь не заперта: убийца не ожидал подвоха.
Подниматься в полный рост Катя побоялась – слишком уж кружилась голова, можно было упасть. Она осторожно встала на четвереньки. Развязанные колени сразу отозвались кусачей болью, заставили вновь лечь на бок и отдышаться. Сердце билось с прерывистым ритмом – то быстро, то медленно. Торопиться уже не имело никакого смысла, но и оставаться в этой стерильно белой комнате лишнюю минуту было невозможно. Спасения не будет. От собственной беспомощности – и именно в тот миг, когда всё самое леденяще-страшное осталось позади, – Катя беззвучно заплакала. Слёзы текли по щекам, Катя ощущала их влагу и солоноватый вкус на губах, и тихая радость где-то на периферии сознания: она ещё способна на чувство осязания, такое живое, такое человеческое, – придала ей силу. Повернувшись и снова встав на колени, она осторожно поползла к двери.
Шаг.
Ещё шаг.
Адская боль в позвоночнике. Перетерпеть. Всё закончилось.
Всё.
Закончилось.
Катя сделала ещё один крохотный шаг и обернулась. Мёртвое тело, лежащее на полу, – тело ненавистного Зверя было… прекрасно. Неподвижность всегда придаёт человеческой плоти особую красоту. В холодноватом белёсом освещении Мирон был подобен статуе Бернини или Микеланджело – совершенный, не имеющий ни одного телесного изъяна. Она взглянула на своего бога последний раз. Жизнь без него. Теперь начнётся жизнь без него – иная, счастливая, чистая. В ней не будет боли. Свобода во всех её многоликих сущностях – особенно свобода от боли – самое дорогое сокровище, какое даётся не каждому.
Катя сделала ещё один шаг к двери и вытянула вперёд руку, чтобы толкнуть её. Надо всего лишь толкнуть дверь. Толкнуть дверь. Толкнуть…
…И в этот миг она почувствовала, что холодная тяжёлая рука схватила её за щиколотку, вонзила ногти в кожу, и за спиной раздался знакомый утробный рык её врага.
* * *
Боль проснулась раньше, чем проснулась я сама. Может быть, именно она и пробудила меня, вынула из вязкой трясины наркоза. Мозг подсказывал, что, скорее всего, меня проткнули в нескольких местах чем-то острым. Не открывая глаз, я сжала пальцы. Противное ощущение собственных липких ладоней начало постепенно возвращать меня к жизни. Ещё балансируя на грани сознания, я уловила знакомый запах – запах ЕГО крепких сигарет.
Я осторожно разлепила веки. Свет сразу затёк под них, и это тоже оказалось пыткой. Моргнув несколько раз, я открыла глаза. Поплыли тёмные нефтяные круги, сквозь которые, близко-близко, я увидела лицо Мирона. Сахарный блеск лампы дневного света раскачивал тошноту в животе.
Мирон потянул меня за руку и придал моему непослушному телу сидячее положение, подоткнув под спину что-то жёсткое.
– Какая ты у меня слабенькая, Машенька. Дал-то тебе мышкину дозу, а ты отключилась, маленькая девочка.
– Что… Что ты делал со мной? – Я услышала свой голос будто со стороны, хриплый, чужой.
– Ничего. Ничего я с тобой не делал. – Он наклонился к моему уху и тихо
