Шрифт:
Закладка:
– Что ты здесь делаешь? – Мирон появился в проёме, лицо его было напряжено.
– Что здесь хранится? Почему в этой кухне… – начала была я, но он резко перебил меня:
– Я сказал тебе никуда не выходить из комнаты!
– Мирон… Чей это дом???
Он подошёл ко мне, взял за руку, лицо его смягчилось:
– Что тебя так напугало, Машенька? Не бойся, никакой Синей Бороды здесь нет. Это дом моих друзей, не надо ходить одной – это нехорошо по отношению к их гостеприимству. Вдруг ты что-то разобьёшь? Мне будет перед ними неловко. Они же не думают, что я сюда девушек вожу.
Он сжал мою ладонь и повёл за собой обратно, в комнату с камином.
– Расслабься, что ты так напряжена?
Мирон протянул мне пластиковый стаканчик с вином. В отблесках пламени оно играло рубиновой искрой и было завораживающе ароматным.
Я ещё не забыла тяжёлого опьянения после Марусиного угощения и решила сделать всего несколько глотков. Объяснять же Мирону, что практически не пью, я не стала – он, похоже, и так считал меня малолеткой.
Вино оказалось удивительно вкусным. Мне представлялось, что именно такое оно и должно быть, когда говорят об изысканном королевском букете. Правда, обычно имеется в виду бутылка ценой более тысячи евро, с винтажной этикеткой, на которой отпечатан урожай какого-нибудь давнего года и название местности типа долины Граса. А у нас был белый квадратный пакет с фиолетовой гроздью на картинке и крупной надписью «Изабелла».
Вкусное вино из пакета. У меня все шансы когда-нибудь стать алкоголиком, мама.
– Чему ты улыбаешься? – спросил Мирон и положил мне в рот кусочек сыра.
В голове кружилось что-то умное, но больше всего меня тянуло сказать ему, что хочу, наконец… как я там воображала – на руки и на лестницу. И чтобы тапка шлёпнулась, обязательно со звуком.
– А где здесь лестница?
– Не достроена ещё.
– Как же тогда попадают на второй этаж?
– По приставной. Стоит в коридоре.
Я хихикнула. На руках по лестнице – отпадает. Значит, сразу на диван – вон он, бордовый, в углу. Даже не продавленный.
– Ну… Раз лестницы нет… – Тут я всерьёз испугалась, что выражаю мысли вслух, сразу замолкла, потом заговорщицки прошипела: – А ну как мы пьяные ночью захотим в туалет и кукукнемся с лестницы?
– Хм. Верное замечание. Значит, будем спать на первом этаже. Туалет здесь цивильный, не деревянный домик во дворе. Душ тоже имеется.
Мирон плеснул мне ещё вина.
– Ты часто сюда приезжаешь? – Я чувствовала необычно быстрое опьянение.
– Да нет. Хозяева тоже редко наведываются. Только если Москва совсем осточертеет.
Он достал из пакета нарезку ветчины и разорвал целлофан. Мы сидели на полу, на расстеленном ватном одеяле, и моё колено было в сантиметре от его бедра.
– Слушай, а ты смелая малышка.
– Я?
– Ты. Поехать с незнакомым мужиком, много старше тебя, в неизвестном направлении, в домишко на отшибе. Без копейки денег, а главное, без телефона. Отчаянный поступок. А не боишься, вдруг я окажусь взаправду маньяком?
– Не боюсь. – Сделав серьёзное лицо, я постаралась как можно трезвее это произнести. – Если бы ты был маньяком, то удушил бы меня гораздо раньше, да, к тому же, не кормил бы на убой – в грузинском ресторане и сейчас. Смысла в этом не вижу.
– Думаешь?
– Ага. Разве что ты не намерен подвесить меня ногами вверх в клетке и откармливать на фуа-гра.
– Долго же кормить придётся. Ты вон какая тощая.
– И я про то. И потом, я про маньяков всё знаю. Не забывай, мы книгу написали. Почти написали… Но по ходу работы с кем только не консультировались. И с психиатрами, и с криминалистами… Ты не похож ни на один типаж. В книге-то мы из тебя монстра вылепили, но книга – это выдумка.
– А с самими маньяками? Не пробовали у них расспросить?
– Да где ж мы их найдём? Кто нас пустит в тюрьму или психбольницу?
– А и правда. Никто не пустит.
Он нежно коснулся пальцами моего запястья, и я почувствовала кипяток под диафрагмой.
– Машенька…
От звука собственного имени меня обожгло ещё больше.
– Расскажи мне ещё раз, что у тебя там про дом, Катерину и ножницы? Я её ласкал… Так. А потом…
– Не ты! – с жаром бросила я. – А он. Герой.
– Признайся, а писатель влюбляется в своего героя, когда пишет?
Мирон придвинулся ближе. Я чувствовала его дыхание и боролась с головокружением.
– Да… Если влюбляешься… То текст получается достоверней…
Он погладил меня по волосам.
– Почитай.
– Распечатка в рюкзачке в сенях. – Я дёрнулась, чтобы встать, но Мирон удержал меня.
– Не надо, не ходи. Расскажи. Последнюю сцену. По памяти.
Он наклонился к самому моему уху и прошептал:
– Пожалуйста.
Я не ожидала, что могу говорить долго и хорошо, достаточно опьянев. В смысле – почти по написанному самой же тексту. Мирон слушал внимательно, я моделировала по ходу, огорчаясь, что нет компьютера под рукой: собственные фразы, произнесённые вслух, казались отточено-верными, талантливыми, даже гениальными. Я ощущала прилив какой-то восторженной эйфории и упивалась своим рассказом.
… Единственное, что Катя запомнила в игре, – была качка, балансирование на грани бодрствования и забытья, обжигающие пальцы Мирона на её кровоточащих порезах, тупая боль от росчерка, оставленного его бритвой. Игра не была ни жестокой, ни убивающей. По сравнению с тем, через что Катя уже прошла, – никакой. Зато, когда она закончилась, Катя сама завязала себе руки, затянув зубами узел, какой в самый первый раз показал ей Мирон. А он лежал, положив голову ей на колени, и деланно равнодушно смотрел, как она возится с верёвкой. Это отняло у неё последние силы. Когда она закончила, он продел голову в кольцо её рук,
