кувалда, пластиковым пузырём ближайшему гуляке по сопатке. У того хлынула из носа кровь, и он закрыл лицо руками. Но силы были не равны. Двое парней тут же бросились на Рому и сбили его с ног. Девицы кричали что-то, приличествующее обстоятельствам, но их, естественно, никто не слушал. Егор, удачно отмахнувшись от стоявшего перед ним Настиного обидчика, кинулся на выручку Тарараму, но через два шага неловко ступил на отдавленную жёрновом ногу и от боли едва не упал, припав на одно колено. У смуглого черноглазого шустряка, что нависал над Ромой, он увидел в кулаке блестящий сталью кастет с небольшими пирамидальными шипами. В ту же секунду он получил удар ногой в спину и рухнул рядом с Тарарамом.

Как в руке Егора оказался Ромин «опинель», Егор и сам не понял. Ярость битвы застилала ему жёлтой пеленой рассудок. Со второй попытки, под градом ударов, ему удалось подняться и даже с левой врезать в зубы одному из нападавших. Увидев нож в его руке, парни отпрянули. Тарарам тоже пытался встать, но над ним стояли двое – один бил ногами, а другой, нагнувшись, кастетом целил ему в голову. Ударил раз, опять сбив Рому на землю, и замахнулся снова. Егор со звериным воплем, полоснув ножом по лицу наколотого, бросился на того, кто убивал Тарарама кастетом. Одним прыжком он оказался рядом и, ведомый дремучим инстинктом кровавой свары, не раздумывая, всадил нож парню в ямку между шеей и ключицей. Второй, тот, что бил Тарарама ногами, отпрянул от развернувшегося к нему диким оскалом Егора и бросился бежать. Видимо не ведая того, Егор лишил стаю вожака. Ещё один с угрозами скоро вернуться метнулся следом за убегавшим. Наколотый тоже поплёлся за ними, закрывая окровавленной рукой распоротую, отваливающуюся от лица щеку.

Подскочила издающая бессмысленные звуки Катенька, присела над Ромой, но он и сам уже поднял с асфальта наполовину залитое кровью лицо. Удар кастета, к счастью, был скользящим и только разорвал ему над ухом кожу. Настя застыла, не в силах сдвинуться с места, и смотрела во все глаза на Егора, так и не выпустившего из руки ножа. Тонущая в сумерках улица была пуста – прохожие по привычке обходили драку стороной, – только зарезанный Егором старорусский гуляка лежал на асфальте, страшно хрипел, и из его раны толчками, словно пузыри грязевого гейзера, выходила тёмная густая кровь. Полумрак съедал цвета – алый сейчас было не отличить от зелёного.

Егор открыл валявшуюся рядом бутылку воды и обмыл Роме рану. Катенька с причитаниями подала платок.

– Рулить сможешь? – спросил Егор.

Тарарам, морщась от боли, кивнул.

– Поехали, – сказал он, поднимаясь с земли. – Теперь, дружок, у нас и вовсе пути обратно нет.

– Я его пырнул, – решительно возразил Егор, – я, если что, и отвечу.

– Ты веришь в людской суд? – Тарарам, придерживая платок на ране, уже шёл к машине. – Зря. Запомни: ты поступил как должно. Как деды поступали и отцы. И потом – там, в новом мире, мы уже будем без греха, как младенцы на крестинах.

Ехали по тёмным улицам, искали по указателям выезд на Шимск. Егор только-только успел на ходу перевязать найденным в аптечке бинтом Тарараму голову, как позвонила Настя.

– Не знаю, как здесь скорую набирать, – глухим голосом сообщила она. – Поэтому я к магазину МЧС вызвала. Как думаешь – может, и ничего?

Она хотела сказать, что любит Егора, сильно, до самой глубины, до дна, любит всем сердцем, всем существом, любит так, как никого ещё не любила, но не сказала. Решила – поймёт. Он понял. В кармане Егор нащупал машинально сложенный «опинель», достал его и выбросил в темноту за опущенным стеклом.

5

На Пулковское шоссе въехали в начале четвёртого утра. Восток ещё даже не брезжил. Четырёхчасовой путь одолели за семь с небольшим. Раненая «мазда» плелась едва-едва, позвякивая на неровностях дороги осколками пружины – Катенька была не приучена колесить в темноте. Да и у «самурая» головной свет никуда не годился. И всё равно – так медленно Тарарам ещё никогда не ездил.

Ночью псы расплаты словно потеряли их след: возле деревни Старый Медведь на мосту через Мшагу обоих «японцев» ослепила дальним светом и чуть не снесла в реку встречная фура, занявшая почти всё дорожное полотно; на железнодорожном переезде в Уторгоши Рому с Егором едва не размазал по рельсам товарный состав, хотя пути были открыты для проезда; на окружной дороге у Гатчины почему-то не выставили знаки ремонтники, так что «самурай» зарылся по радиатор в кучу песка, благо Тарарам не разгонялся и вовремя ударил по тормозам, – вот, собственно, и все неурядицы.

Урочного часа дожидались у Ромы на Стремянной. Егор с Тарарамом умылись и почистились. Катенька сменила Роме повязку. Дальше пили чай с солёной соломкой, потом кофе, потом снова чай. Настя послала электропочтой письмо родителям: «Люблю вас! Но сколько можно каждый день чистить зубы и заплетать на ночь косу? И ещё: синее небо, конечно, – красиво. Но хочется взглянуть и на иные небеса». Подумав, Егор и Катенька послали тоже. «Мир обвис на мне лишней кожей, и я путаюсь в нём, словно кошка в простыне. За какое дело ни возьмусь, во всём у меня выходит пересол. Простите», – написала Катенька. «Пить пиво и любить таких же глупых девушек, как ты сам – разве для этого меня родили? Воспитать в себе характер, ровный, как горизонт, ходить на службу, приносить домой зарплату и пить чай с лимоном перед телевизором – для этого? Ухожу искать: для чего, – написал Егор. – Да и вообще – жизнь нравится нам лишь потому, что в конце концов кончается». Все чувствовали, что написали длинно – разболтались. Тарараму сказать последнее прости, кроме, пожалуй, цокотухи Даши, разъезжающей на тёртой «мерседес», было некому – он писать не стал. Под конец Настя даже немного подремала.

– Добра-то сколько пропадёт, – шёпотом сказала Катенька Роме, памятуя об оставленных в закромах авто запасах.

– Забудь, – сказал тот.

– Уже забыла.

В десять вышли из дома. Ветер с запада гнал облака. На месте Невских бань из-за забора уже поднимались штыри арматуры – костяк грядущего зеркально-бетонного парадиза. Над перекрёстком Колокольной и Марата трепетал, запутавшись верёвочкой в проводах, красный воздушный шарик. Встречные прохожие были без лиц – по крайней мере, Тарарам ни одного не запомнил.

В холле их встретил молодцеватый охранник Влас. Вид он имел странный – возбуждённый, раскрасневшийся, будто только что закончил комплекс тренировочных упражнений по применению сапёрной лопатки в рукопашном бою. Беспрепятственно пропустив Рому