Шрифт:
Закладка:
В пазухе зелёного листа, покрытого сизыми волосками, после короткого вечернего дождя скопилась вода. В других местах следы дождя давно просохли, но эту светлую ламбинку прикрывал, склонившись над ней, другой лист, к тому же пазуха была глубокой, так что капля уцелела. Выпуклая поверхность, испещрённая мелкими крапинками пыльцы, отражала нависшего над ней Егора. Смотреть на странное отражение можно было долго, очень долго.
Покой обнимал всё, даже нежданное резвое движение. На лист, чей черенок держал ламбинку, упала блошка-скакунец, купол капли колыхнулся, колыхнув отражённый в нём зелёный свод. На всякий случай, прислушиваясь к говорящим запахам, Егор пошевелил длинными сяжками – развёл их в стороны, потом один сяжок откинул назад, к высокой голени, потом оба снова устремил вперёд. Мир вздрогнул в капле, но сам не изменился – он проверил. Не спеша снова полез вверх.
Стебель, закончившись гроздью зелёных, только завязавшихся семян, оказался вовсе не до неба – были тут и выше. Собравшись, Егор одним прыжком перескочил на вытянувшийся по соседству цапун – точно на его большой лапчатый лист. Крепко вцепился в ходуном заходившую опору и так немного покачался. Лист и стебель цапуна покрывали нестрашные Егору колючки, тут и там между колючек в мякоть стебля запустили хоботок полупрозрачные, с восковой спинкой, сосуны.
Он уже взобрался довольно высоко над нижними зарослями, где осталась вечная тень и чёрная земля, которую тут и там усеяли комковатыми шишками вылезающие по ночам из недр огромные кожистые таинственные слепыши, а цапун тянулся выше и выше. В небе по-прежнему звенел зов, и этот зов крепчал, поскольку самого неба вокруг становилось всё больше. Вскарабкавшись наконец под самый цветок, снизу прикрытый плотной коричневатой чешуёй, Егор понял: довольно. Потому что тут, если не смотреть вниз, вообще было одно сплошное небо. Не считая, конечно, стены леса на краю поляны. Сплошное небо и та материя покоя, в которой, как Егору почудилось, недостающей малостью был он сам – его невплетённое волоконце.
Не в силах совладать с собой, Егор чуть развёл сложенные углом надкрылья и снова свёл их. Родился короткий шелестящий цить. Егор ещё раз сделал то же. Прислушался, навострив перепонки на передних голенях, и надкрылья его мелко задрожали уже без остановки. В небо хлынул чудный звук. Он поплыл над поляной, достиг опушки, ударился о лес и взмыл к небу, славно согласуясь со всем, что уже было здесь до него, прошивая и запирая едва уловимую брешь в дивно слаженной ткани полуденного мира. И счастье обрушилось на Егора – такое самозабвенное счастье растворения во всём и единения со всем, что он уже не мог остановиться и пел, пел, пел… Пел так, будто на его песне только и держался этот упоительный полдень.
Он не умолк даже тогда, когда заметил возникшую на краю опушки и замершую неподалёку огромную фигуру, заслонившую собой часть неба. Пусть. Её не стоило страшиться, потому что и она была частью вселенского покоя. Егор растворялся и в ней, в этой безмолвной фигуре, хотя её, конечно, вполне могло бы тут не быть. Но она была. И, кажется, тоже вплеталась.
3
Чёрный мошник с белым пером в хвосте, отблёскивая переливчатой зелёной грудью, одну за другой склёвывал с куста глазни́ки покрытые сизоватым налётом ягоды. Катенька следила за мошником с ветки и одновременно лущила шишку, добывая из неё семечки. Ягоды, росшие под деревом, она уже пробовала. Шишка оказалась подходящей и приятно пахла смолой, но Катенька искала иного вкуса – это снова было не то. Потрошёная шишка полетела вниз и шлёпнулась на землю. Мошник насторожился, склонил голову на одну, потом на другую сторону и, успокоившись, снова пустил в дело жёлтый костяной клюв.
Катенька разбежалась по ветке, перескочила на соседнее дерево и вновь принялась за поиски того, отсутствие чего никак не позволяло ей угомониться. Зелёные балаболки на белом дереве – их она тоже пробовала, но съела всё равно, на всякий случай. Не то. Откуда к ней пришло воспоминание о лакомстве, чей призрачный вкус гнал её на бесконечные поиски, из какого он явился сна? – Катенька не знала. Всё прежде отведанное не годилось для утоления неуловимого желания. Нет, дело было не в голоде. Голода Катенька не знала. Хотелось отыскать тот вкус, чья невесть как и откуда отброшенная на Катенькино нёбо тень вызывала ток слюны и обещала полное блаженство. Ей хотелось неизвестного.
Сухие чешуйки коры шуршали под лапами. Упал случайно сбитый со ствола жук. Может, найти? Отведать? Да разве теперь найдёшь его в хвое, в палом листе, во мху? Внизу от ручья на угор, в сторону поляны, быстро просеменила Настя. Катенька не стала Настю окликать. На тонкой, едва удерживающей её ветке, Катенька увидела под листом рогульку, на которой висели две чёрные шишечки. Она ухватила их зубами, сорвала, перескочила на толстый сук и, взяв добычу в лапы, попробовала. Не то.
Шорох. На соседнем дереве Катенька увидела шурующего поползня и вспомнила, как однажды съела птенца – голого, в редких щетинках пуха, едва державшего на слабой шее голову. Съела, потому что съелось. И тоже – не то.
На листьях желудёвого дерева там и сям вздулись крепкие желвецы. Круглые, бледно-зелёные. Вкус у них был травяной и горький. Катенька съела три штуки. Не понравилось. Другое дело жёлуди. Отсюда она уже перетаскала кучу желудей себе в дупло, но и они были – не то. Всюду – не то.
По веткам Катенька перескочила ручей и на другом берегу спустилась вниз. На стволе у самой земли увидела мятлыша, сложившего пёстрые крылья так, что на покрытой лишайником коре его было не углядеть. Схватила – тот только трепыхнуться и успел. Сгрызла всего, вместе с мягким брюшком и махалками. Не то.
Распустив хвост, кинулась в ореховый куст. Вскочила на ветку и сорвала зубами сросшуюся пару на общем черенке. С ней спустилась вниз, на землю. Тут разгрызла один орех, потом другой, выскребла ещё не затвердевшие, мягкие белые ядрышки. Вкусно. Очень вкусно. Но – не то.
Поскакала по земле дальше, шелестя прошлогодней листвой. И тут же наскочила на гриб –
