души и понимать, что смерть – это конец? – парировала я. У Льва, конечно, еще была душа, я ее чувствовала, но осталось от нее совсем немного, да и то прогнило до самого основания. – Ты боишься умереть, потому что знаешь: для тебя настанет забвение.

– Я не боюсь умереть, – холодно заметил он.

– А стоило бы. – Ворон лязгнул клювом совсем рядом с головой Льва.

Гл. 19

Я плохой рассказчик. Что-то забываю, путаю факты. Поэтому, если остались какие-то вопросы, найдите Нору. Она расскажет, как все было. А рогатый ворон будет ей подсказывать. Моя жизнь больше никогда не вернется в прежнее знакомое русло. Бабушка не будет ворчать, что рисую какую-то жуткую хтонь. Мама не будет переносить наши встречи раз за разом. Я не пойду на защиту диплома, которая когда-то мне казалась самым страшным событием в жизни. А до этого самым страшным событием были сессии, выпускные экзамены в школе, контрольные. Смешно, после всего, что здесь случилось, я бы с радостью пошла защищать свою картину. А потом сожгла бы ее в курилке. Я не курю, и никогда не пробовала, и не хочется. Но ради удивленных лиц однокурсников, которые про меня теперь никогда не вспомнят, я бы туда сходила.

Я старалась не думать о бабушке. Не жалеть, что так и не смогла с ней связаться. Надеюсь, домовой что-нибудь почувствует и расскажет. У меня сильная бабушка, она все переживет.

В единственный вечер, когда мы спокойно сидели в доме северного сопротивления, Як вдруг ударился в рассуждения о множественности миров.

Для всех, кто живет в Ладу, вообще не откровение, что есть и другие миры. Что между ними можно перемещаться. И чаще всего от нас попадают к ним. Потому что мы, как говорил Як, дальше своего носа не видим и не можем распознать, где зеркало заговоренное, а где просто стекло.

– Вы часто говорите, что здесь, в кроне, жизнь одна, а есть корни, там иначе.

Я пила чай, который собрала Матрона Михайловна, и пыталась уместить в голове, как устроен Ладный мир.

– В центре Великий дуб, – объяснял Як. – Он делит наш мир на кронный и корневой. Некоторые называют эти миры верхним и нижним. Жить наверху проще, чем внизу. Всякие-разные внизу сильнее. Но внизу и любое слово становится сильнее, потому что к корням ближе, к истокам. А наверху всякие-разные как насекомые. Егозят, но особого вреда не наносят. Все привыкли уже с ними жить. Есть правила, которые соблюдают и те и другие. И это не просто так принято, это неотъемлемая часть жизни.

– А ты внизу был?

– Я там вырос, потом ушел наверх. Наверху свободнее. Внизу общество по принципу монархии живет, а я как-то не хочу под царем ходить.

– Ага, или Полозу случайно не угодить, – поддакнул Стас.

У меня, в свою очередь, не укладывалось в голове, как мир может быть разделен на верх и низ, причем и у той и у другой части есть небо, а земля так же убегает куда-то за горизонт. Они будто находятся на разных слоях: включил оба – пересеклись, а можешь один отключить, другой останется. Нора не оценила такой аналогии, но мне так было проще. Через аналогии вообще легко себе что-то объяснить, лишь бы мозг не свихнулся от другой реальности.

Для живущих здесь использование внутренней силы знающими было таким же естественным, как наш век цифровизации для нас. Когда можно часами оплатить покупку в магазине, если не хочется телефон доставать. Когда вся жизнь заключена в телефоне, а деньги не обязательно держать в руках, чтобы понимать, что они есть.

Я не уверена, что хочу оставаться жить в этом мире, он для меня что другая страна со своим менталитетом. Интересно посмотреть, но никогда не привыкну, не смогу привыкнуть. Я вообще не понимала, что меня будет ждать впереди, когда все закончится. Сработает ли правило знатков про силу? Или я прокачаюсь настолько, что уподоблюсь столетней душе?

Очень жгло руку. Я посмотрела на ладонь и увидела, что рубцы перешли на запястья. Сила все-таки меня разрушала, не зря говорят, что для знатка она может стать самым страшным проклятьем, а такое количество душ, что я храню сейчас в себе, все делало только хуже. Очередная моя надежда легко разбилась о реальность. Невозможно сделать что-то, так или иначе связанное с другим миром, без последствий.

Будь я жива, возможно, вернулась бы домой инвалидом. Может, Знат специально не сказал мне этот важный пункт с водой, чтобы избавить от такого существования?

Благородно, нечего сказать: заставить убить себя, чтобы не прожить всю жизнь овощем.

Я с тобой еще поговорю, пойду в поле и там поговорю. Возможно, даже не ты это придумал, а кот. До этой меховой жидкости я тоже доберусь. Мне столько с него еще стрясти хочется.

Обожженное Лихо двигалось медленно, размазывая по асфальту сажу и собственную кровь. Лихо свистело, ругалось. Охотой я выжгла из него все, что оно успело сожрать. А если бы оно добралось до остальных душ, то стало бы размером с дуб. Тогда Ладному миру пришел бы конец, а следом Явному, а следом и Навьему… Не знаю, есть ли еще миры и как они называются, но Лихо пожрало бы и их. Чем больше оно ело, тем больше становилось. От одной души изменения были незаметные, но благодаря северному сопротивлению оно прибавило ощутимо.

Лев медленно шел в мою сторону, иногда дергая головой и приподнимая верхнюю губу. Если бы не эта печать безумия, если бы не знание, что этот человек способен на самую большую подлость, если бы не его желание стать подобным Лихо, я бы им любовалась. Красивый мальчик с картинки. С таким адом в голове. Я не знаю, как он жил раньше, что делал и как попал сюда. Но я чувствовала, что это единственный пленник, которого я не буду забирать с собой.

– Хочешь стать таким, как Лихо, будешь, – тихо проговорила я, уже оформив в голове жутковатую мысль.

– Яна, не потеряй человека внутри себя! – услышала я за спиной голос Норы. Она чувствовала: я задумала что-то темное.

– Мне кажется, – я повернулась к столетнице, – я больше не человек.

Нора испуганно покачала головой. Человек, человек, только загнанный в угол, обложенный со всех сторон капканами, избитый так, что живого места не осталось.

Лихо нацелилось в спину Льву, я это видела. У него не было