– Что, правда? – Антуан одаривает ее мерзкой улыбкой. – Ты всерьез собираешься говорить мне об уважении, putain? – Последнее слово он прошипел себе под нос.

– Как ты смеешь так со мной разговаривать? – Она набрасывается на него, волна неистового гнева прорывается сквозь ледяной фасад.

– Как я смею? – Антуан хитро улыбается ей. – Vraiment? Серьезно? – Он поворачивается ко мне. – Ты знаешь, кто она такая? Ты знаешь, кто на самом деле наша элегантная мачеха? Ты знаешь, откуда она?

У меня были подозрения. Я взрослел, и подозрения росли вместе со мной. Но я не позволял себе думать о них всерьез, не говоря уже о том, чтобы озвучивать вслух, опасаясь гнева отца.

Антуан встает и выходит из комнаты. Спустя некоторое время он возвращается с большой рамкой в руках. Он разворачивает ее к нам лицом. Это черно-белая фотография, обнаженная натура в полный рост: та, что висела в кабинета отца.

– Повесь ее обратно, – говорит Софи, ее голос звучит угрожающе. Ее руки сжаты в кулаки. Она смотрит на Мими.

– Посмотри на нее, – говорит Антуан, указывая на Софи. – Разве она не преуспела? Шарфы от «Эрме», тренчи. Une vrais bourgeoise[89]. Вы бы никогда не узнали, не так ли? Вы бы никогда не узнали, что она, на самом деле, была…

Треск, оглушительный, как пистолетный выстрел. Это происходит слишком быстро, чтобы мы успели осознать происходящее: она так резко это сделала. Антуан сидит, прижимая руку к лицу, а Софи нависает над ним.

– Она ударила меня, – жалуется Антуан, голос его тихий и испуганный, как у ребенка. Его так бьют не впервые. Папа всегда давал волю рукам, а Антуану, как старшему, доставалось чаще всего. – Она, ударила меня. – Он убирает руку, и мы все видим след ее ладони на его щеке, яркий, багрово-розовый отпечаток.

Софи все еще стояла над ним, с занесенной рукой, будто готовая ударить его снова.

– Подумай, что скажет ваш отец, если услышит, как ты со мной разговариваешь.

Антуан снова переводит взгляд на портрет. С усилием отводит глаза. Он здоровый взрослый парень, но, кажется, почти замкнулся в себе. Все мы понимаем, что в присутствии отца он ни за что бы не осмелился так разговаривать с Софи. И мы все знаем, что, когда папа вернется, он дорого заплатит, если папа узнает о случившемся.

– Пожалуйста, можем мы просто сосредоточиться на важном? – пытаюсь я взять себя в руки. – У нас есть проблема посерьезнее, и ее пора обсудить.

Софи бросает на Антуана еще один ядовитый взгляд, затем поворачивается ко мне и натянуто кивает.

– Ты прав. – Она садится на свое место, и через мгновение эта холодная маска возвращается. – Я считаю, главное – мы не должны позволить ей разузнать больше. Мы должны быть готовы к ее возвращению. А если она зайдет слишком далеко? Николя?

Я киваю. Сглатываю.

– Да. Я знаю, что делать. Если дойдет до этого.

– Консьержка, – внезапно тихим и хриплым голосом объявляет Мими.

Мы все поворачиваемся, чтобы посмотреть на нее.

– Я видела, как эта девушка, Джесс, заходила в домик консьержки.

Она направлялась к воротам, но консьержка выбежала и схватила ее. Они пробыли вместе не дольше десяти минут.

– Она смотрит на всех нас. – О чем… о чем они могли говорить все это время?

ДЖЕСС

Я смотрю на танцовщицу на сцене. Это она, та девушка, которая преследовала меня два дня назад, та, за которой я гонялась в метро. Она смотрит в ответ. Это мгновение, кажется, тянется целую вечность. Она выглядит такой же испуганной, как и в тот раз, когда поезд отъехал от платформы. А затем, будто выйдя из транса, она снова переводит взгляд на публику, улыбается, забирается на обруч. Занавес. Она исчезает.

Тео поворачивается ко мне.

– Что это было?

– Ты тоже заметил?

– Да. Она застыла на месте, смотрела прямо на тебя.

– Я встретила ее, – начинаю я. – Сразу после нашей первой встречи в кафе. – Я все рассказываю: как она следила за мной, как я бежала за ней в метро. Теперь мое сердце забилось чаще. Я думаю о Бене. О семье. О таинственной танцовщице. Все они кажутся мне частями одной и той же головоломки… Я знаю, что это так. Но как их объединить в одно целое?

После окончания шоу зрители допивают остатки шампанского из своих бокалов и, поднимаясь по лестнице, уходят в ночь.

Тео толкает меня локтем.

– Давай, идем. За мной.

Я собираюсь возразить – ну мы же не можем просто уйти, – но я останавливаюсь, когда вижу, что вместо того, чтобы просто подняться по лестнице с остальными гостями, которые расплачиваются, Тео распахнул дверь слева от нас. Это та самая дверь, которую мы приметили раньше, во время представления, и за которой постоянно исчезали те люди в костюмах.

– Давай попробуем поговорить с твоей знакомой, – бормочет он.

Он проскальзывает в дверь. Я иду за ним. Под нами темная, обитая бархатом лестница. Мы начинаем спускаться. Снизу слышны звуки, но они приглушенные, как будто доносятся из-под воды. Мне кажется, я слышу музыку, гул голосов, а затем внезапный пронзительный крик – мужской или женский.

Мы почти добрались до подножия лестницы. Я не решаюсь. Что-то заставляет меня насторожиться. За нами шорох других шагов.

– Стой, – говорю я. – Ты слышал?

Тео вопросительно смотрит на меня.

– Мне показалось, я слышала шаги.

Еще несколько секунд мы прислушиваемся в тишине. Ничего. Затем у подножия лестницы внезапно появляется девушка. Одна из танцовщиц. Вблизи она так ярко накрашена, что кажется, будто она в маске. Она внимательно смотрит на нас. На миг у меня возникает ощущение, что за толстым слоем тонального крема, накладными ресницами и красными губами на меня смотрит испуганная маленькая девочка.

– Мы ищем подругу, – быстро говорю я. И рискую, называя имя из записной книжки. – Ирина? Девушка из номера с обручем. Это по поводу моего брата Бена. Ты можешь сказать, что мы ее разыскиваем?

– Вам сюда нельзя, – шипит она. Она выглядит испуганной.

– Все в порядке, – говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал успокаивающе. – Мы здесь не задержимся.

Она торопливо поднимается по лестнице, мимо нас, не оглядываясь. Мы продолжаем идти. В конце коридора дверь. Я упираюсь плечом, но ничего не выходит. Внезапно я осознаю, что мы глубоко под землей: на глубине двух этажей, не меньше. От этой мысли становится труднее дышать. Я пытаюсь подавить свой страх.

– По-моему, заперта, – говорю я.