Видимо, об этом и говорила Катя в нашу последнюю встречу.

А Коля, отправив сестру, пришел в милицию и обо всем заявил.

Весть о смерти Юшки принесла мне новые переживания. Все мои собственные боли куда-то вдруг отодвинулись на задний план, и мне казалось, что, не ввяжись я в эту историю, не было бы ни Юшкиной смерти, ни Катиных тревог, ни моих страданий.

10

Ко мне в больницу дважды приходила женщина-следователь. Я ей все рассказал о моих встречах с Катей, ничего не скрывая.

— Было ли у вас с ней что-нибудь? — спросила она в конце беседы.

— Что именно? Я вам все рассказал, что было.

— Интимной близости, — уточнила она.

— Нет, не было.

Когда я выходил из больницы и переодевался в свое белье, почищенное, выстиранное и поглаженное заботливой нянечкой, то в кармане брюк обнаружил скомканный листок из ученической тетради, на котором неровным почерком была нацарапана фраза, без знаков препинания, почти слитно: «Гриша я лублу тбя Катя». Я вспомнил, что эту записку она передала мне в овражке. Тогда я не мог ее прочитать, а теперь без конца перечитывал и все чего-то искал еще в этих неуклюже-простых и понятных словах.

После выхода из больницы я несколько дней жил в городе у своего друга, который съездил в Романиху и привез мне свежее белье и одежду. Присутствовал я на суде над Колей. Народу было столько, что зал не вмещал и одной десятой доли тех, кто с утра до вечера толпой стояли на улице. Для маленького степного городка это было настоящим событием, и все ждали, что на суде откроются захватывающие дух любовные подробности.

На меня смотрели — я это и сам замечал — как на главное действующее лицо происшедшей драмы. Чего только не выдумывали люди о моих связях с Катей. Всего не перескажешь, но чаще всего ее изображали молодой ведьмой небывалой красоты, которая умышленно околдовала меня, чтобы вовлечь в их преступную деятельность.

Но суд есть суд. Вскрылись там многочисленные преступления Юшкиной родни, связанные с похищением лошадей, ограблениями и даже двумя убийствами.

Цыгане из табора, вместе с Василием Гавриловичем, не только не выгораживали их, но и старались полнее разоблачить, так как они мешали всем им жить мирно и честно. Оказалось, что Василий Гаврилович лет семь тому назад был случайно вовлечен ими в какое-то преступное дело, хотя непосредственно он в нем не участвовал, но знал, и его мучила совесть. Он не раз хотел сообщить об этом властям, но ему пригрозили, а он хорошо знал, что у этих людей рука не дрогнет для расправы с ним. Они никогда больше не привлекали Василия Гавриловича к своим темным делам, но все время держали его в страхе.

Им хотелось женить Юшку на Кате и, пользуясь родственными связями, окончательно привязать к себе Василия Гавриловича, которого любили все честные цыгане. Да и Николаю, по их планам; это могло закрыть рот, который ненавидел их и собирался при первой же возможности разоблачить всю Юшкину родню.

Николаю дали что-то немного, принимая во внимание, что это непреднамеренное убийство.

Дело о Юшкиной родне должен был рассматривать новый суд после дополнительного следствия. Отца Юшки и несколько человек, причастных к преступлению, задержали на пятый день где-то уже далеко от этих мест, а Кирьку и еще одного молодого цыгана пока не удалось поймать.

Василий Гаврилович со своим табором так и остался в Романихе.

После суда мне удалось поговорить с Николаем. Он был оживленным, даже веселым и радовался, что все эти трагические события вдруг привели к такой неожиданно удачной развязке.

— О, я скоро выйду из тюрьмы, это точно. Опять буду играть и петь, но только в хорошем ансамбле. Меня там тоже будут ждать, — по его настроению легко было догадаться, что он верит в реальность своей мечты.

Справившись о моем здоровье, он сочувственно проговорил:

— Я ведь говорил Кате, чтобы она не встречалась с тобой. И тебе говорил, помнишь? Я знал, что они все равно выследят и вам обоим будет плохо.

Я спросил его о Кате.

— Катя далеко. Она у хороших людей и в надежном месте. Ее будут учить. У нее такой голос, такой голос, — он покачал головой, причмокнул, а затем добавил: — Ты ее не ищи, Гриша. Не надо. Вам это совсем не надо, и ни к чему: ты сам себе, она сама себе…

Мы с ним попрощались.

11

Когда я после долгого отсутствия возвратился в Романиху, чтобы окончательно решить дела с работой, то не узнал села. Оно, конечно, было таким же, как и раньше: те же дома и улицы, те же плетни и сараи, сады и огороды, но что-то все-таки в нем изменилось, стало оно каким-то неузнаваемо чужим.

Вскоре я понял, что изменилось не село, а отношение ко мне людей. В первый же день приезда, идя по улице, я чувствовал, что меня сторонятся, смотрят на меня с нездоровым любопытством, как на человека, совершившего что-то недостойное.

Правда, молодые мужики подходили ко мне или останавливали меня на улице, здоровались за руку, участливо спрашивали, все ли зажило, а в конце, не скрывая усмешки, с нагловатой откровенностью начинали расспрашивать о цыганке.

Я терялся, горячился, пробовал объяснять происшедшее, но никто не хотел меня слушать, и я оказывался в смешном положении.

Но больше всего удивил Петр Ильич. Заметив меня еще на площади, он поспешно вышел и встретил на улице, сухо поздоровался, сообщив, что все мои документы в сельском Совете.

Я спросил его:

— Стоит ли мне возвращаться сюда после отпуска?

Он как-то странно улыбнулся, потер ладонью, о ладонь и не глядя тихо произнес:

— Смотрите сами.

Я молчал, пораженный этой переменой, а он, возможно, подумал, что я не совсем понял его, и добавил:

— Да, да, может быть, и не стоит возвращаться. Лучше, пожалуй, сменить вам место работы.

Забрав в сельском Совете документы, я медленно шел по узкому переулку домой и все время думал о своем разговоре с Петром Ильичом. Мне казалось непонятной его перемена, и я испытывал обиду и удивлялся, как он, старый и опытный учитель, не поинтересовался всей этой очень простой историей.

Внезапно я услышал подозрительный шорох за плетнем, а когда немного отошел от этого места, услышал голоса ребятишек, скорее всего, моих учеников: «Цыганкин жених… цыганкин жених!» Я не стал оглядываться, но понял, что мне действительно надо уезжать отсюда совсем.

Придя домой,