Шрифт:
Закладка:
И он вновь ссылается на Цицерона, который успешно соединял свою практическую деятельность с усердными занятиями наукой; а в другом месте рассказывает о том, как известный декламатор Порций Латрон потерпел неудачу, когда случилось ему выступить на форуме вне привычных стен риторской школы (X, 5, 14)[109].
Совершенствованию оратора в равной мере помогает и подражание. Люди очень рано получили от природы дар речи, который довели до совершенства наблюдением, размышлением и упражнением, говорит Квинтилиан (III, 2, 1): «к этому некоторые добавляют четвертую часть — подражание (imitatio), которое я ставлю в зависимость от искусства» (III, 5, 1). И Квинтилиан в своем учении о методе подражания солидарен с Цицероном. Подражание не должно быть самоцелью, но лишь средством к достижению более высокого искусства при необходимом условии творческого подхода к усвоению образцов.
Прежде всего надо знать, чему подражать в избранных образцах и чем оно этого достойно, а также соразмерить свои силы, ибо есть вещи неподражаемые (X, 2, 14–27); Квинтилиан подчеркивает ценность переводов для подражания (X, 5, 2–3; «Об ораторе», I, 155), полезность парафраза (X, 5, 4–8; «Об ораторе», I, 154); он советует читать старых латинских поэтов, у которых можно заимствовать возвышенный, благородный стиль, по не следовать им во всем, так как цели у оратора и поэта различны (оратор стремится не столько нравиться, сколько убеждать), а кроме того, в неумеренном подражании поэтам заключается порок нового красноречия (VIII, вв. 25; X, 1, 27; XII, 4, 1; «Оратор», 60, 202). Зато цитирование поэтов Квинтилиан считает отличным средством эмоционально-эстетического воздействия на слушателей и сам с большой охотой и умением пользуется им.
Иной раз Квинтилиан перелагает чуть ли не целиком высказывания Цицерона. Например, в своей теории комического он основывается на учении Цицерона, изложенном в диалоге «Обора-торе», и почти повторяет речь Цезаря о юморе и остроумии (VI, 3, 71; «Об ораторе», II, 216–290). Он согласен с Цицероном, что острота и соль речи — это приправа, без которой речь была бы безвкусной и пресной (VI, 3, 19). Он принимает и его концепцию иронии оратора, рассматривая иронию как необходимую риторическую фигуру мысли, как комический прием, близкий к шутке (VI, 3, 68), как род аллегории, которой означается противоположное тому, что высказывается, и называется это насмешкой (VIII, 6, 54).
Можно отметить прямое использование Квинтилианом предписаний Цицерона о внешней стороне ораторского искусства в части pronuntiatio (XI, 3, 69–79) и о других средствах выражения (телодвижение, жест, осанка) (IX, 3, 19; «Об ораторе», III, 22, 83)[110]; следы влияния Цицерона заметны в учении о гармонии, о метре и ритме («Оратор», 174, 181). Раздел об эмоциях и о возбуждении страстей (VI, 1 и 2) также вдохновлен Цицероном, по которому могущество речи состоит в воздействии ее на сердца людей: в успокоении или возбуждении их («Оратор», 37, 128). Квинтилиан согласен, что слова оратора должны выражать душевные волнения и состояния (пафос и этос), и он дает подробные указания, как практически возбудить у слушателя сострадание, гнев, страх и другие чувства (XI, 3, 63; ср. «Об ораторе», III, 58).
В характеристике литературных образцов в X книге Квинтилиан следует приемам цицероновского «Брута». Многие его оценки, особенно греческих ораторов, основаны на критике Цицерона, схожи с ними, или вдохновлены ими (например, Исократа, Лисия, Платона, Деметрия Фалерского, Ксенофонта, Пакувия, Феофраста и др.). Бесспорно, он обладал даром литературной критики и умел отметить в писателях типичные черты, но, по сравнению с Цицероном, его критицизм менее интересен и более тенденциозен, ибо обусловлен мерой образовательного воздействия писателей на стиль формирующегося оратора[111].
В полемике между сторонниками нового и приверженцами старого Квинтилиан единодушен с Цицероном. Здраво оценивая заслуги и возможности модернистов и архаистов, аттицистов и азианистов, оба они, противники модернистских и архаистических течений в их крайних формах, придерживаются «среднего пути», занимают умеренную позицию: «Пусть красноречие будет великолепно без излишеств, возвышенно без риска… богато без роскошества, мило без развязности, величаво без напыщенности: здесь, как во всем, вернейший путь — средний, а все крайности — ошибки» (XII, 10, 79–80. Пер. М. Гаспарова).
Противник «нового красноречия» Квинтилиан ратует за возвращение к классическому стилю Цицерона; он выставляет в противовес словесной изощренности и изысканности модернистов, злоупотреблявших стилистическими приемами, свой эстетический идеал золотой середины, в надежде, что реставрация стиля послужит подъему красноречия, вернет ему утраченную былую славу.
Он рекомендует начинающему оратору во всем ориентироваться на Цицерона, «читать которого можно не только с пользой, но и с удовольствием» (II, 5, 20). Более ранние римские ораторы, например, Катон и Гракхи, по его мнению, слишком архаистичны и сухи и не способствуют развитию вкуса и воображения: от их чтения умы учеников станут «скудными и грубыми». Что касается современных писателей, по-видимому, Сенеки-философа и Лукана, то они не могут быть образцами для изучающих риторику, потому что в их «сладостном» стиле есть «порочные соблазны», увлекающие и развращающие молодежь (там же, 21–22). В глазах Квинтилиана, Сенека, воплотивший в своих сочинениях порочные тенденции «нового стиля» красноречия, представлял несомненную опасность для молодого поколения, и он, этот «глава наставников юношей шатких»[112], стремился ослабить влияние философа и возбудить интерес к писателям классического периода римской литературы, беря, таким образом, в свои руки воспитание убеждений и вкусов своих современников. Надо все же заметить, что Квинтилиан не выносит решительного осуждения Сенеке, так как ему самому не всегда удается избежать тех недостатков, которые он осуждает, и полностью избавиться от современного изысканного и эффектного красноречия. Возможно, здесь сказывается влияние на него известного оратора «нового стиля» Домиция Афра, чьим учеником он был.
Цицероновский характер учения Квинтилиана не вызывает сомнения. Это и понятно, ведь, по его словам, Цицерон, хоть сам только представлял идеального оратора и не достиг высшего совершенства, все же подошел к нему ближе всех (XII, 1, 20).
Несмотря на желание возродить его программу, воспроизвести цицероновский идеал, Квинтилиану это в полной мере не удалось. Между системами двух крупнейших теоретиков римского красноречия имеются различия, обусловленные прежде всего тем, что Цицерон, великий оратор и политический деятель, писал для зрелых ораторов и обращался к широкой аудитории форума («Наше слово должно доходить до ушей толпы» — «Об
