Эстетический критерий, которым определяются взгляды Квинтилиана на ораторское искусство и литературу, в достаточной мере ясен. Это прежде всего совершенство художественной формы. Главное его требование к оратору и писателю, поскольку для него «хорошо говорить и хорошо писать — одно и то же» (XII, 10, 51), — чистая, ясная, красивая и уместная речь (I, 55, 1). Он настаивает на необходимости выбора слов, эффективности их расположения, предостерегая, впрочем, что излишний блеск слов и скрупулезность в их выборе затемняют смысл и создают искусственность; а там, где на показ выставляется искусство речи, обычно предполагается недостаток истины, говорит он (VIII, вв. 8–32; IX, 3, 102 и др.; ср. «Об ораторе», I, 3, 12). Ведь он убежден, что главное искусство оратора в том и состоит, чтобы не дать заметить искусства, скрыть его видимостью безыскусственности (IX, 4, 147; I, 10, 3).

Придавая решающее значение безукоризненности стиля, он тем не менее убежден, что не следует оставаться безразличным и к содержанию. Он настаивает на единстве формы и содержания: «Кто берет на себя важное судебное дело, должен заботиться не об одних только выражениях» (VIII, 3, 13). Речь должна быть правильной, живой и естественной, не перегруженной устаревшими и необычными словами, местными диалектизмами, иностранными словами и техническими терминами — от этого страдают ее здравый смысл и ясность (IV, 2, 44; VIII, 2, 20; IX, 3, 54).

Предположительный портрет Квинтилиана (эпоха Возрождения)

Резьба. Париж. Национальный музей. Зал медалей

Впрочем, оговаривается он, можно иногда для создания хорошего литературного языка пользоваться и архаизмами и неологизмами при условии выбора «из самых новых слов наиболее старых, а из самых старых — наиболее новых» (I, 6, 41). Квинтилиан возрождает здесь идеал «золотой середины»; отвергая «соблазнительные пороки» нового стиля — высокопарность и изощренность, он ратует за умеренное и уместное пользование фигурами стиля, которые украшают и оживляют речь, услаждают слух и возбуждают эмоции аудитории, подкрепляя тем самым доказательства в суде. Главное для Квинтилиана — здравый смысл и сохранение меры, всякая же крайность и всякое излишество — порок, которого следует избегать (XI, 3, 181; XI, 1, 91; ср. «Оратор», 22, 73).

Вот как он определяет свой идеал речи: «Изобилие должно иметь свои пределы, блеск — мужественную сдержанность, а изобретательность должна быть разумна. Таким образом, речь станет длинной, но не чрезмерной; изысканной, но не вычурной, смелой, по не дерзкой; серьезной, но не унылой; глубокой, но не тяжелой; веселой, радостной, но не легкомысленной, шутливой, но не распущенной; величественной, но не многословной» (XII, 10, 80. Пер. М. Е. Грабарь-Пассек).

Нетрудно заметить, что стилистический идеал Квинтилиана близок цицероновскому. Его требования к хорошей ораторской речи мало чем отличаются от требований Цицерона. И это далеко не случайные совпадения: Квинтилиан именно и стремился к реформации современного стиля красноречия путем возвращения его к цицероновским нормам. Его сочинение — это первая попытка оживить цицероновский идеал, развить классические принципы, выработанные и обоснованные великим оратором и стилистом, который тоже продолжал лучшие традиции древнегреческой теории красноречия. Умение ценить Цицерона Квинтилиан признает критерием ораторского вкуса: «Тот может считать себя сделавшим большие успехи, кому особенно будет нравиться Цицерон» (X, 1, 112).

Квинтилиан решается противопоставить его любому греческому оратору. Он сравнивает его с Демосфеном, «первым из греческих ораторов» (XII, 2, 22), находя у обоих много сходных достоинств в том, что касается нахождения, расположения и аргументации материала, но отмечая различие в изложении: Демосфен более сжат, Цицерон более многословен, первый отличается остротой мысли, второй вескостью слова, у одного ничего нельзя сократить, ко второму ничего нельзя прибавить (X, 1, 106). Словом, оба соблюдают ту самую меру в выражении, которую Квинтилиан признает основным критерием хорошей ораторской речи. Цицерону приписываются качества трех великих писателей аттической прозы; в его речах, говорит он, сочетались «мощь Демосфена, обилие языка Платона и обаяние Исократа», однако он не только возродил все лучшее, что было в каждом из них, но «прекраснейшее изобилие его бессмертного таланта породило само из себя многие, или, скорее, все совершенства» (X, 1, 108–109). Цицерон — обладатель таких редких качеств ораторского стиля, как возвышенность, великолепие, красота, сила (VIII, 3, 3), совершенный мастер, почти не имеющий недостатков (XII, 1, 20); «у потомков он достиг такой славы, что имя Цицерона считается именем уже не человека, а самого красноречия» (X, 1, 112).

Квинтилиан всюду говорит о художественной ценности риторических сочинений Цицерона, о его необыкновенном мастерстве: «Тот, кто озарил особенным светом как самое красноречие, так и его правила, единственный среди римлян образец словесного ораторского искусства и обучения этому искусству, был Марк Туллий. После него было бы нескромным говорить что-либо на эту тему» (III, 1, 20). Книги «Об ораторе» он называет «pulcherrimos» (III, 6, 60), об «Ораторе» говорит, что Цицерон «изложил все в нем божественно» (I, 6, 18). Ссылки на риторические трактаты и речи Цицерона переполняют страницы «Образования оратора». Восхищаясь легкостью изложения знаменитого оратора, его иронией и остроумием, его способностью убеждать, Квинтилиан приводит в качестве иллюстрации удачные стилистические приемы Цицерона, подкрепляет различные положения своей теории примерами чуть ли не из всех его речей. Большая половина всех его цитат из латинской литературы относится к Цицерону.

Перечислять все заимствования Квинтилиана у Цицерона, сходные с ним высказывания и теоретические положения в пределах данной главы невозможно — это значило бы пересказывать буквально все содержание трактата. Но если даже просто наметить наиболее характерные линии сближения в их взглядах на теорию и практику ораторского искусства, то легко будет представить, чем был для Квинтилиана великий республиканский оратор. Сходно у обоих само определение риторики; Квинтилиан в подтверждение своего определения риторики как искусства нравственно совершенного (II, 21, 3) ссылается на цицероновское: «красноречив — это одно из проявлений нравственной силы человека» («Об ораторе», III, 55). Отсюда закономерно следование Цицерону в теории единства риторики и моральной философии.

Рассуждая об упадке красноречия, Квинтилиан считает одной из его причин потерю контакта с моральной философией. Он говорит, что прежде ораторы и мудрецы не отличались одни от других, и только позже «философы присвоили эту оставленную ораторами область знания, которая всегда была достоянием риторики» (II, 21, 13; ср. также «Об ораторе», III, 15–19, где Цицерон называет раскол философии и риторики, или «раскол языка и сердца, бессмысленным, вредным и достойным порицания, именно — обычай учить отдельно мысли и отдельно речи»[107]. Оратор должен быть мудрецом, совершенным в нравах, в искусстве речи, во всех знаниях. И залог процветания красноречия