Шрифт:
Закладка:
Контекст меняется. На Олимпиаде-2020, перенесенной на год из-за пандемии COVID-19, американская гимнастка Симона Байлз (р. 1997) получила почти всеобщее одобрение за то, что отказалась выступать из-за психического заболевания. Понятия «храбрость» и «мужество» полностью изменили значение. Отказ от выступления, твердое «нет», противостояние давлению, неподчинение — вот что теперь считается мужеством. Переломным моментом для спорта высоких достижений стало заявление о том, что боль реальна и препятствует выступать. Мужество, которое Страг проявила в 1996 году, было переосмыслено в соответствии с новыми стандартами, причем, судя по всему, и сама Страг теперь смотрела на него иначе. Акцент сместился на самостоятельность гимнастки в принятии решений, касающихся ее собственного тела; делались и попытки доказать, что Страг сама ничего не решала[379]. Спортивное сообщество сотрясали скандалы со злоупотреблениями на самых разных уровнях, так что поступить правильно значило выступить против, сказать «нет» и даже при необходимости донести на обидчиков[380]. Преодоление физической боли сменилось особым вниманием к разрушительным последствиям боли эмоциональной. Эти перемены назревали уже несколько лет[381].
Вместе с контекстом меняется и значение боли в спорте. В свете убедительных данных о хронической травматической энцефалопатии, вызванной повторными сотрясениями мозга, в ряде видов спорта — американском и классическом футболе, обоих видах регби, боксе — наступает время пересмотреть подход к защите спортсменов от травм головы[382]. Возможно, уже скоро спортсмены перестанут выходить на поле, с гордостью преодолевая боль. Пришедшее с опытом знание о том, чем чреваты повторные травмы для психики и тела в долгосрочной перспективе, изменит отношение людей к боли во время игры. Все чаще смелостью будет считаться не продолжать игру, не бежать и не отмахиваться от боли, а в критический момент остановиться и признать, что ее следует воспринимать как потенциальный признак серьезной травмы. Переживания игрока, которые долгое время отодвигались на второй план ради достижения результата, становятся первостепенными.
Глава 7. Телесное усвоение. Плацебо и ноцебо
Как избавиться от боли? Рецепт: выкопайте дождевого червя и положите его на деревянное блюдо, расколотое и скрепленное железной проволокой. Налейте воды и вымочите в ней червя. Затем закопайте его туда, где выкопали, а воду выпейте. Если у вас боли в боку, пояснице или радикулит, то вскоре вы почувствуете себя прекрасно.
А может быть, и не почувствуете. Этот рецепт, один из десятков способов лечения радикулита, содержится в «Естественной истории» Плиния Старшего[383], который получил соответствующие сведения от лекарей своего времени. Это одно из сотен народных средств, облегчающих боль. Кому-то это лекарство помогало, а в вашем случае может не сработать. Почему?
Эффект плацебо в прошлом
Мы все ближе приближаемся к разгадке плацебо, но об истории этого понятия говорить не приходится. Те, кто пытался написать ее, неоднократно отмечали «странность» истории народных методов лечения боли, особенно до появления «научной медицины». Чаще всего можно услышать мнение, что вся история медицины вплоть до Нового времени сводится к плацебо, но обычно это говорится для того, чтобы эту историю дискредитировать. Как отмечал в конце 90-х годов прошлого века Говард Броди, положительно отзываться об эффекте плацебо и особенно о роли доктора как «ходячего плацебо» — значит «оскорбить многих современных врачей, для которых этот термин сильно стигматизирован и наводит на мысли о знахарстве и шарлатанстве»[384]. Возможно, большинство современных медиков так уже не считают, однако в исторической перспективе плацебо все еще сохраняет на себе этот налет. Вместо того чтобы отмахиваться от плацебо, я хочу этот феномен объяснить. Что, если мы всерьез рассмотрим работу мозга с биокультурной точки зрения, в контекстах прошлого с учетом ситуативных убеждений, эмоций, представлений, ощущений, концепций и знаний? Здесь я лишь хочу предложить рамки для изучения истории эффекта плацебо и смещаю внимание с лишенного лечебных свойств лекарства на динамические отношения «мозг — тело — мир», в которых оно применялось. Я предполагаю, что если мы приложим выводы нейронаук и теоретической психологии о плацебо к прошлому, то сможем понять историю боли и обезболивания не только в терминах анальгезии, анестезии и активных препаратов, но и через веру, ритуал и надежду, а также осмысленный опыт мозга — тела в контексте культуры и времени.
Исследователи плацебо уже давно проявляют интерес к междисциплинарным исследованиям. Клод Леви-Стросс (1908–2009) в своей фундаментальной работе «Структурная антропология» развернуто критикует психоанализ в контексте шаманизма. Некоторые исследователи плацебо восприняли эту критику как ключ к пониманию культурного контекста плацебо-ритуалов. Леви-Стросс называл психоанализ «расплывчатой мифологией, проникающей в сознание группы». «Тогда, — писал он, — <…> основным в психоанализе станет не то, что он способен оказать действительную помощь, излечивая отдельных индивидов, а то, что миф, лежащий в основе метода лечения, способен дать чувство безопасности целой социальной группе»[385]. Нет полной уверенности в том, что Леви-Стросс говорил о прошлом, а не предсказывал, что произойдет с психоанализом в будущем. Тем не менее в этом описании «мира социальной группы» есть нечто применимое и для исследования плацебо. Психиатр Дэвид Грелотти и профессор медицины Тед Капчук использовали эти наблюдения для введения понятия «плацебо по доверенности». Они описали ситуации, когда люди, «не являющиеся пациентами», чувствуют себя лучше благодаря плацебо, полученному больным, что, в свою очередь, может еще больше усилить эффект плацебо для пациента[386]. Давайте сразу же откажемся от предложенного Леви-Строссом разграничения «реальности» и «мифа», поскольку эффект плацебо следует понимать как «реальность», эмпирически измеримое явление. Плацебо можно рассматривать как потенциальный набор движений, высказываний и выражений, как направленное внимание, поощрение некоторых явлений и программные стратегии поведения в контексте лечения, которые реализуют врачи, пациенты и их окружение — члены семьи и друзья пациентов. Тогда становится понятно, что имеют в виду Грелотти и Капчук, когда пишут об «изменениях в психосоциальном контексте, которые опосредуют эффект плацебо»[387].
Я начинаю с этого, чтобы подчеркнуть: то, что я называю транзакцией плацебо, неотделимо от мира, в котором оно происходит. Встреча и ее последствия всегда ситуативны. Историку сразу бросаются в глаза две вещи. Во-первых, в этих нескольких
