– Возможно, у них есть интересная для нас информация. Если да, то я принесу чертеж.

Прошло много времени, а Хюбла все не было. Я забеспокоился и позвонил на огневую позицию. Его там тоже не оказалось. Тогда пришлось поручить Эрхарду навести справки в 12-й роте. Выяснилось, что Хюбла и там никто не видел. Мы начали прочесывать округу и нашли его лежащим на земле в 70 метрах от огневой позиции. Осколок попал ему в подколенную впадину, и он потерял много крови. В следующий раз я увидел его только осенью на костылях.

Армейская жизнь для Хюбла закончилась. В свое время его, крестьянского сына, не удовлетворила перспектива заниматься сельским хозяйством, и он пошел добровольцем в австрийскую армию, где научился великолепно ездить верхом и через несколько лет стал унтер-офицером. Произошло это после присоединения Австрии к Германскому рейху, когда военная служба была автоматически продлена, а всем ефрейторам присвоено звание унтер-офицера. Фельдфебелем он стал уже во время Французской кампании. Правда, не столько за заслуги, сколько за длительный срок службы. Хюбл был человеком медлительным и рассудительным, поэтому его часто обходили более проворные и ловкие. В результате он стал раздражительным, а чувство разочарования превратилось в его основной жизненный настрой.

Хюбл не любил быть в окружении людей, был очень подозрительным и мог неделями валяться у себя в комнате или блиндаже вместе со своим порученцем Фербером. Только после того, как он окончательно рассорился с Эрхардом, Хюбл стал проявлять ко мне более дружеские чувства. Это стало особенно заметно в последние недели. Во время длительных переходов наши лошади скакали рядом, и мы болтали о разных пустяках. Нам все чаще приходилось размещаться в одном помещении, где он любил поговорить о сельском хозяйстве. Ему нравилось, когда по его просьбе я начинал рассказывать о своих прежних путешествиях. Вопросы политики и войны Хюбла интересовали только в разрезе выполняемых им обязанностей командира взвода. Он занимал огневые позиции и осуществлял стрельбу по целям, исходя из тактической необходимости и только по приказу вышестоящих начальников.

Хюбл не воспринимал критику и делал вид, что слушает, если кто-то отваживался изложить свое собственное мнение по вопросам религии и мироздания. Он испытывал чувство удовлетворения, если ему удавалось хорошо выполнить поставленную перед ним задачу, и очень злился, когда у него появлялось ощущение, что задет его авторитет. Я не мог себе представить, с какими чувствами он нас покидал. Но никто так искренне не радовался, как Хюбл, когда мне довелось встретить его четыре месяца спустя в лагерных бараках возле Брюнна (Брно).

В 8 часов вечера нас сменил взвод Кальтенбруннера. Я передал ему линию связи, палатку, результаты наших наблюдений и крадучись вернулся в расположение роты. Командование нашим взводом взял на себя только что прибывший Скалигер, получивший лейтенантские погоны всего восемь дней назад.

Было уже темно, и пошел дождь, когда мы, прицепив обе взводные повозки к ротному тягачу, прибыли в расположение 1-го батальона. Нам отвели два дома, в одном из которых разместился Скалигер. К себе он пустил 12 человек.

На следующее утро было пасмурно и душно. От земли, напитавшейся влагой, шли испарения, создавая настоящий парниковый эффект. Мы чувствовали себя словно в теплице. Покинутая жителями Новая Александровка представляла собой скопище лачуг, вытянувшихся вдоль черной проезжей дороги. Это были так называемые мазанки, слепленные из глины, державшиеся на деревянных опорах и покрытые сверху толстым слоем соломы, серой от времени.

Скалигер, взяв меня с собой, отправился в штаб батальона. Хибер, старый комбат, уехал по замене, и теперь батальоном командовал гауптман Вебер. Они со Скалигером еще не были знакомы. Нашего нового командира взвода интересовал один вопрос:

– Как будет организовано обеспечение питанием моих людей? Хотелось, чтобы мы были прикреплены к штабу. Здесь меньше людей, да и снабжаются они лучше.

Однако новый командир батальона был другого мнения. Нас поставили на довольствие во 2-ю роту, которой командовал обер-лейтенант Купфер, очкастый юрист. По слухам, родом он был с севера Германии. Лицо его, втянутое вовнутрь и с носом-картошкой, напоминало уродливый оскал Нускнакера[124]. Купфер вел себя как главарь банды грабителей, для которого понятие справедливости просто не существовало. Ходили слухи, что солдат у него при выдаче хлеба, мяса и мармелада постоянно обвешивали, а уж о получении дополнительной свинины можно было даже не заикаться.

– Скверное дело, – заметил я. – Кормежка во 2-й роте скудная. Вы будете недовольны.

– Ничего, сами все раздобудем.

Позже мы продемонстрировали новому командиру взвода наших лошадей.

– Не будем расстраиваться, – сказал он. – Отведите трех самых тощих лошадей в роту и заберите там тягач.

Услышав о тягаче, мы почти забыли о своих невзгодах. Мясник Констанцер быстро смотался в роту и вернулся на тарахтящем тракторе.

– Раздобыть повозку с бензином и машинным маслом! – распорядился Скалигер.

Через полчаса повозка уже стояла во дворе, правда, без масла.

– Все село забито тыловыми подразделениями танковых частей, – удивленно поднял бровь новый командир взвода. – Тот, кто раздобудет бочку масла, получит сто сигарет.

Еще через полчаса во дворе красовались три бочки с маслом.

– Соскрести буквы, закрасить бочки и нанести наши знаки!

Наш маляр принялся за работу.

Затем Скалигер стал знакомиться с личным составом взвода. Эрхард построил людей и начал представлять человека за человеком. Это были Микш, Коглер и Каргл – старейшие возничие, бывшие с нами с начала Восточной кампании, а также рядовые: плотник и шалопай из Швабии Брайтзаммер и Бургхард – тоже старейшие связисты взвода, дальномерщик Фербер и орудийные расчеты: каменщик Бланк, мороженщик из Богемии (Чехии) Книттель, румынский унтер-офицер Дзуроляй и уличный певец Финда.

Это был костяк взвода, солдаты, которые шли с нами с самого начала. После ранений они всегда возвращались назад. В отличие от них, молодежь, толпами прибывавшая к нам, постоянно менялась. Так, от пополнения, которое мы получили еще в Чугуеве, практически никого уже не осталось. Выдержал только Леглер, совсем юный, но очень серьезный шваб.

На обед из 2-й роты привезли довольно вкусный гуляш. Правда, его было очень мало. Еще меньше оказался рацион овса для лошадей.

– Они опять нас обманули, – огорчился Эрхард, – и скормили наш овес своим клячам.

– Мюллер, скачите в роту! До меня дошли сведения, что привезли шнапс, – распорядился Скалигер.

Прошло немного времени, и Мюллер вернулся, привезя с собой французский коньяк из расчета полбутылки на человека.

– Так, очень хорошо! – сказал Скалигер. – Кто не пьет? Поднимите руку!

Руки подняли человек десять.

– Значит, так. Я даю в обмен за порцию спиртного по плитке шоколада. Согласны?

С