Шрифт:
Закладка:
– Ну?
– Сведи волхву до дома.
– А сам чего?
– Сведи, – сказал Глеб и пошел: на Владу не обернулся, спину прямил и опричь себя не глядел.
Ведунье только и осталось, что глотать соленые слезы и горькую обиду. А вот сердчишко выстукивало, шептало хозяйке, что люб Глеб, да так люб, что сей миг готова бежать за ним.Туда, где небо с землей сходятся, где солнце ночует, туда, где счастье ждет.
Чуяла Влада, как больно Чермному, как яростно, но вот диво – счастливилась. Ругал, отталкивал, а смотрел так, что жаром окатывало. С того и слезы полились наново, да щедро намочили и щеки, и губы.
– Что, опять полаялись? Что ж вы, пёсий нос, никак не уговоритесь? – кряхтел сивоусый, натягивал на плечи рубаху распашную. – Один орёт, другая слезы льет.
– Дяденька, миленький, убереги его, – Влада взяла за руку пожившего воя. – Челядинец ваш, Марюс, непростой. Травы дурные ведает. Разумеешь ли?
– Вон оно как… – Вадим задумался, а потом обнял Владу за плечи и повел. – Обскажи мне, дочка.
Ведунья ничего не утаила, рассказала и о ландыше, и о Нежате, что купил раба у варягов. Вадим кивал, супился:
– Вот ведь, гниль какая, а? Спужался Глебку и травить удумал? Ништо, девка, пригляжу. Ты не трепыхайся.
– Благо тебе, дяденька.
– Тебе благо, – сивоусый ухмыльнулся. – Глебку нашего бережешь. А он-то что? Чего орал?
– Не верит мне, – вздохнула Влада.
– Дурень, вот и не верит. Ты его обидела чем? Или как? – допытывался.
– Князь… – и умолкла.
– Опять? – дядька встал посреди дороги. – Вот упреждал тебя, что надо Глебке обсказать!
– Поздно, сам увидал. Да и знал он…
– Во как… – сивоусый почесал макушку. – А и хорошо, пусть позлится, ревнючий. Дурь из головушки вылетит, а нужное останется. Не тревожься, Глебка не безмозглый. Остынет, сам придет. Веришь?
– Нет, не придет, – вздохнула тяжко и слез не удержала. – Себя погубит, а вместе с собой и городище.
– Ты ж волхва, удумай чего. Хитрость какую… – Вадим по головушке гладил, утешал. – Вы бабы на такое горазды.
– Какую? – Владка засопела слезливо. – Упрямый он. Да и неслух.
– А ты вся из себя смирная. Стоите дружка дружку. Иди уж, горемычная. Вот ведь, молодые дурят, а мне волос седых прибавляется.
Так и дошли: Владка сопела, а Вадим сокрушался и ворчал. Тем и утешились, а заодно и продышались. Ночь-то, ой какая славная.
– Беляна, не признала? – Глеб остановился посреди улицы и разглядывал рыжуху.
Та прошла мимо, еще и отвернулась: нос задрала высоко, брови выгнула выше. Но шагов через пяток встала, да и высказала:
– Как не признать, признала. Идет весь такой гордый, морда сердитая. Не иначе думки важные в голове несет. Ты уж поберегись, споткнешься ненароком, все и растеряешь, – ехидствовала. – А так-то глянуть, потеря невелика. Все равно ничего не разумеешь, ничего опричь себя не заметишь! Только и умеешь, что орать и изгаляться!
Глеб изумился да так, что шагнул к рыжухе прямо через глубокую лужу, что натекла за два дня непроглядного дождя.
– Рыжая, ты с утра уж из бочонка хлебнула или с вечера не отошла? – Глеб стряхнул с лица капли и глядел на Белянку, что пряталась под кожаным мятлем.
– Это ж как ладно у тебя выходит, ежели правду говорят – пьян, ежели скверное выговаривают – похмельный, – рыжая уперла руки в бока, вмиг став похожей на большой мучной куль. – Ты вот что, воевода Новоградский, к нам на подворье более не лезь! Не пущу! И Владку обижать не дам! Разумел?!
Глеба и затрясло! Ведь второй день маялся, места себе не находил, а тут еще и рыжая поддала!
– Ах ты лягуха пучеглазая! – навис грозно, брови насупил. – На одну руку посажу, другой прихлопну!
– Не пугай! Пуганая я! – рыжая не растерялась, наступала на Глеба. – Вот только полезь к нам, горшок на голову надену и палкой тресну! А Владке скажу, чтоб по тебе, дурню, слёз боле не лила! Я ей знаешь какого сыщу?! Покрасившее тебя и побогаче! И норова иного! Дай пройти, всю дорогу заслонил, зверюга плешивая!
– Какая еще плешивая? – Чермный от такого крика не нашелся с ответом, да и прицепился к первому, что задело.
– Какая надо! – рыжуха пнула в бок больнехонько и пошла себе, как ни в чем не бывало.
А Глебу только и осталось смотреть в спину сварливой молодке. Малое время спустя, Чермный опомнился, пригладил бороду и пошел на княжье подворье. В воротах потоптался недолго, а потом развернулся и по проулкам к волховской стогне! Ломился, как медведь подраненный: лужи по колено, мокрые лопухи по лицу хлещут.
Остановился у кустов, схоронился за ними и принялся выглядывать Владку.
– Слезы она льет… – ругался. – По ком льет-то? Ну, рыжая, коли соврала, я тебе помщу. Седмицу сесть не сможешь, – грозился и утирал с лица крупные дождины. – Влада, да где ж ты? Покажись.
Стоял долгонько: вымок и вызверился. В тот миг, когда Чермный собрался порубить ненавистный куст, что так скверно прикрывал от дождя, на крыльцо вышла Влада. Глеб сунулся в свой схрон, отвел ветки и принялся смотреть. Лучше б не видел, лучше бы бежал, сломя голову.
Сколь раз глядел он на Владку, сколь раз прижимал к груди, а все одно, задохнулся от нежности непрошенной. Промеж того приметил и лик ее бледный, и глаза печальные.
Она меж тем смахнула с лица прядь волос, подняла голову и посмотрела в серое низкое небо. Потом и вовсе глаза закрыла. От Глеба не укрылись ни слезы на щеках, ни горестный излом бровей.
– Да чтоб тебя… – Глеб кулаки сжал. – Если б по мне убивалась, а так…
Сказал, да и разумел – хоть по ком. По князю ли, по нему ли – не главное. Печалится она, горем полнится.
– За князя просила… – шептал. – Не за меня опасаешься, за него тревожишься? Силу мою чуешь? Чего тебе надо, как еще тебя удивлять, окаянная? Чем приманивать?
Пока сам с собой уговаривался, ведуничка в дом ушла. Оставила промокшего воеводу под кустом, с которого щедро полилась за шиворот студеная водица: помстило деревце ярому Глебке.
– Здрав будь, воевода. – Голос чужой Глеба не напугал, но рука сама собой легла на рукоять меча.
Обернулся и увидал не меньше десятка посадных. Признал и ремесленных, и торговых, а промеж них еще и двое насадников затесались.
– Здравы будьте, – Глеб выпрямился и ждал что скажет люд честной.
– К Божетеху пришел? Осоветоваться? – вкрадчиво спросил лопоухий кузнец.
– Зачем пришел, я сам знаю. Надобно чего, так говорите, не топчитесь.
– Глеб, – вперед выступил насадник: косая сажень в плечах, шея бычья, – тебя разыскивали. Вечор упирались мы со Скорами, чтоб скинули деньгу с каждого ствола, а те ни в какую. В городище погорельцев тьма. Сундуки сгинули в пламени. В иных подворьях остались только бабы и детишки. Откуль столько серебра набраться? А к зиме без домов подохнут. Да и нам ущемление. Ты погоди брови супить, еще не все. Утресь вызнали, что Скоры ладьи варяжские себе прибрали. Сами станут товар возить по Волхову и через Мологу. Князевым сродникам за причал не накинут, а стало быть, у них дешевле брать. Правду сказать, в то не верю. Еще и больше сдерут, алчные.
