– Второго дня вызнал я кой-чего, – выступил наново лопоухий. – Гунька Швырок из слободки видал, как Зуй Скор в колодезь кидал куль. То еще до мора было. А на третий день помирать стали.

– Гунька? Тот, что завсегда хмельной? – Глеб хмыкнул. – Он тебе и не то порасскажет. Может, еще и Сварога приметил? За каким лядом Скорам мор наводить? Чай, Нежата из их рода и правит. Скажешь, что и варягов они позвали? Ратиться?

– Кому рать, а кому насрать! – озлился дюжий насадник. – Народ дохнет, а родовитым прибыток.

Чермный задумался и крепенько. Посадные молчали, топтались, мокли под дождем, но не уходили.

– А скажи-ка мне, Буян, кто землицу прибрал в ратной слободке, где домки погорели? – Глеб вопрошал тихо, но его услыхали.

– Знамо кто, – насупился Буян, – Гостька Скор. Ныне привез туда товар свой, лоток выставил и продает в обход торжища. Стало быть, поборы не платит. И эта…вот еще… Глеб, князь-то знает. Вечор сам приходил к Гостьке, смотрел что и как, а слова поперек не молвил.

– А от меня-то чего хотите? – Глеб спрашивал, уж зная, что ответят.

– Вступись, – лопоухий кулаки сжал. – Сколь терпеть-то? Так поглядеть, при Завиде отраднее жилось. Он лиходей, кто б спорил, но народец не обдирал до нитки. Ты и град отстоял, и воев оборонил. Никого не обирал, не щипал весей за злато. Порешили мы, кричать тебя на стол.

Молчание повисло мертвое. Тугие капли дождя стукались о размытую твердь, отскакивали брызгами. Шуршали на деревах листья, стряхивали надоевшую мокрядь.

– Не молчи, Глебка, ответь, – не вынес Буян. – Тебе верим крепко. Да и один ты, извергнутый. Нет рода, нет ближников жадных. А уж мы, новоградцы, семьей тебе станем. Глядишь, сдюжим гурьбой-то.

– Гуньку Швырка ко мне в дом ведите, – Глеб обернулся к насаднику: – Ты, Буянка, ступай и сыщи Оську безухого.

– Что, пошлешь за насадами своими? – Буян прищурился хитро, хмыкнул в густую бороду.

– Не пойму об чем ты, – Чермный брови свел к переносью.

– Не боись, никому не расскажем. Князь-то, поди, не ведает, что твои в протоке стоят. Я и сам бы не приметил, но третьего дня вернулся с насадой из Окуней, мимо шел и увидал. Хорошо схоронились, хитер ты, воевода.

Посадные загомонили, зашушукались и смешком зашлись.

– Гуньку ведите, об остальном после переговорим, – Глеб махнул рукой и народец послушался.

Поворотились и пошли. Месили жирную грязь сапожищами, но спины уж не гнули горестно. Будто повеселели и надеждой окрылились. С того Чермному тяжко стало. А как иначе? Принять на себя заботу о Новограде, о весях, скольких и не счесть. Промеж того крамолу сотворить и Нежату спихнуть.

– Владка, может приветишь меня, если князем буду? – оглянулся и посмотрел на хоромы волховские.

А на крыльце увидал Божетеха. Тот смотрел строго, посох в руке держал крепко и, по всему видно, ждал от Глеба чего-то.

– Здрав будь, – Чермный едва кивнул.

– Буду, – толстопузый сошел с приступок и двинулся по лужам прямиком к Глебу. – Что, на княжий стол метишь? Не трепыхайся, не подслушивал я. Боги нашептали. Так садись, твое место. Надёжей станешь, людишкам облегчение выйдет. Пособлю.

– Я совета не просил, – Глебка насупился. – Не порешил еще, куда мне метить, а ты уж наперед указываешь. Подмоги твоей мне не надобно, сам управлюсь.

– Язык-то прикуси, не с мальцом говоришь, – волхв не осердился, щерился улыбкой ехидной. – Я б к тебе ни в жизнь не попёрся, если б не Влада. Ей помочь хочу, а так уж выходит, что только через тебя.

– Не тому помогаешь. Не обо мне ее печаль, – сболтнул Глеб и тут же укорил себя.

Божетех ткнул посохом в Глебово плечо:

– А я ведь у тебя не спрашивал, кому помогать и зачем. Меня не слушаешь, так зачем мне твои слова? Ступай, делай, что должно, а мне оставь мои дела. И Владу боле не обижай, не рви ей сердце. Надоела эта мокрядь, а все через тебя, лешак ревнючий!

– Я-то причем? – Глеб брови возвел.

– Вот люблю я с дурнями разговоры разговаривать, – волхв сунул посох свой грозный подмышку, сложил руки на пухлом животе. – Опечалил волхву, а она плачет. С того и небо исходит слезами.

– Я опечалил?! – Глеба окатило яростью! – Она меня скрутила, все жилы вытянула!

Сплюнул под ноги и пошагал. А за спиной ухохатывался толстопузый:

– Крепче люби, Глебка!

На подворье свое Чермный явился темнее тучи: в сенях накричал на челядинца, в гридне большой пнул лавку широкую.

– Дядька!

– Что тебе, пёсий нос? – в дверях показался сивоусый.

– На княжение сяду, подопрешь плечом?

Поживший вой с размаху на лавку уселся и глазами захлопал, что теля:

– Ополоумел? Глеб, какой ты князь, коли безродный? Еще и волхву в жены хочешь… Засмеют тебя и шапками закидают.

– Значит, буду первый безродный на Новоградском столе. А жена… – Глеб руки повесил, поник. – Обещалась моей стать, если…

– Что? Говори, не тяни!

– Ладно, дядька, не об том речь. Стяжаю стол, а вместе с ним и жену, инако не получится. Нежата не отпустит, прилип, как смолой прихватился, – Глеб уселся на лавку опричь сивоусого. – Ввечеру ко мне посадные полезут. Так ты сходи тишком, упреди, чтоб шли проулками. Крамолу затеваем, а стало быть, помстят Скоры. Не хочу, чтоб вызнали, кто тут со мной беседы вёл. Что с челядинцем-травником?

– В клети сидит, запер я его. Шуршит, поганец. Я за ним отрядил Местьку-подлетка приглядывать. Парнишка востроглазый, не забудь о нем. Пригодится, когда вырастет. Сам пестовать буду.

– Добро, – Глеб прихлопнул ладонью по колену. – Оська явится, пусть ко мне идет без промедления. Отправь Славку Хлопика в ратную слободку, кликать ко мне десятников. Всех, кроме Брусилки. Тот со Скорами в родстве. И вот еще что, надо матушку надо из Новограда свезти.

– Так она и поехала, – насупился Вадим. – Зубами вцепится в лавку, а никуда не тронется без тебя.

– Вот ведь…. Ладно, ступай, Вадим, не медли. Время дорого. Уговоримся, так поутру в колокол стукнем.

– Пёсий ты нос, – засмеялся дядька. – Из волков да в князья.

– Погоди ржать, еще на стол не уселся.

– Ты-то? Ты усядешься, ты так усядешься, что потом не спихнешь. Мне-то не заливай, упрямый. Я тебя сызмальства знаю.

А потом не до смеха стало. Гуньку привели хмельного, так тот и двух слов связать не смог. Уложили спать под лавкой в сенях. Оська безухий прибежал, выслушал наказ воеводы и верхами полетел к протоке, упреждать ладейных, чтоб готовились. А уж после Глеб долгонько препирался с матерью, что отказывалась ехать из городища. Вадим сунулся было помочь, да схлопотал по макушке от крепкой Людмилы.

Чермный вызверился и выгнал всех из гридни: ушли, не стали будить лиха. Схоронились в ложнице и более не докучали злобному воеводе.