После Октябрьского переворота страну били потрясения, которым, казалось, не будет конца. Надежды на лучшую жизнь после отречения государя обернулись роковой ошибкой, и многие, очень многие кусали себе локти, что поддались на агитацию кучки пустобрёхов и ненавистников России. Обещанные крестьянам земля и воля обернулись кровавой бойней, а равенство и братство закончились, едва только новая власть объявила о роспуске Учредительного собрания. Порождённые революцией, по России рука об руку гуляли холод, голод и смерть.

Лил дождь. Серые струи хлёстко смывали остатки снега с обочин и заполняли канавы мутной бурой водой с хрусталиками грязного льда.

— Дальше не повезу, ступай сама. Вон, крыша видна отсель, не заплутаешь, — недобро сказал извозчик, которого Вера наняла на станции.

Поезда ходили кое-как, поэтому она добиралась до Успенска чуть не месяц, иззябла и оголодала. После революции царские деньги перестали иметь значение, и плату принимали только вещами или ценностями. Из ценностей у Веры имелись обручальное кольцо и изящная нитка жемчуга, подаренная Матвеем на именины, но их она берегла пуще глаза. Стыдно признаться, но за последний проезд между двумя станциями она заплатила жене стрелочника дамскими шёлковыми панталонами с рюшками и кружевной ночной сорочкой. Ещё пригодились фарфоровая сахарница, связка стеариновых свечей, серебряные чайные ложечки (кто бы мог подумать!) и неношеная пара обуви Матвея — больше ничего в саквояж не влезло.

Извозчика она наняла за пудреницу с зеркальцем и лёгкую газовую шаль, что набрасывала на голову при венчании. Ещё и умолять пришлось, чтобы взял.

На лесной дороге она поймала на себе короткий кинжальный взгляд возницы, словно он размышлял, оставить её в живых или убить и ограбить. Честно признаться, Вере было всё равно. Если бы не просьба Матвея повидать Марфу Афиногеновну, она бы свернулась калачиком на кровати в своей нетопленой комнате и больше не встала.

Вера не стала спорить с извозчиком, а покорно вылезла из повозки и побрела по направлению к особняку. Наверное, усталость брала своё, потому что деревья перед глазами сливались в сплошную чёрно-белую полосу. Ноги разъезжались по скользкой грязи. Несколько раз она упала, с трудом вставая на ноги с колен, карабкаясь и держась за ветки придорожных кустиков. Чтобы подняться на крыльцо, пришлось опереться о колонну и перевести дыхание.

Дверь распахнулась прежде, чем она протянула руку к дверному молотку. На порог вышла пожилая грузная женщина в тёмной одежде:

— Барышня, вы к кому?

Вера посмотрела ей в лицо, и пол под ногами внезапно покачнулся и закружился в огненных брызгах.

— Вера, Вера… — Голос звал её издалека, словно со дна реки с вязкими водорослями. Рукам, телу, ногам было горячо и сухо. Влага коснулась её губ, и Вера жадно проглотила кисловатую каплю.

— Попей морсику, милая, легче станет, — настойчиво произнёс тот же мягкий голос. — Давай, ложечка за ложечкой. Вот так. Славно. Ещё чуть-чуть.

— Барыня, никак она очнулась? — врезался в тишину чей-то женский вскрик. — Я уж думала — сегодня отойдёт.

— Типун тебе на язык, Маша, лучше поменяй ей салфетку на лбу. Пересыхает моментально.

Вера почувствовала, как со лба подняли салфетку и снова опустили с приятным холодком.

— Шли бы вы, Марфа Афиногеновна, отдохнуть, ведь третий день около неё сидите. А я заместо вас покараулю.

— Нет, я сама. А ты иди разбуди доктора, пусть придёт ещё раз посмотрит.

— Да он и так кажинный час бегает.

— Маша! Делай что приказано!

Вера хотела сказать, что не надо о ней хлопотать, что она сейчас сама поднимется, но губы отказывались слушаться, и она глухо замычала.

По её голым плечам ласково скользнули нежные руки.

— Лежи спокойно, дорогая. Ты дома, у тебя инфлюэнца, но ты обязательно поправишься.

Вера приходила в себя медленно, бессознательно оттягивая осознание себя в новой реальности. Её прежний мир остался за чертой начала войны, а нынешний не имел для неё никакого значения, потому что в нём не было главного — Матвея.

Ночью, когда комната освещалась неровным светом керосиновой лампы, Вера внезапно сумела раскрыть глаза:

— Пить.

Около её губ оказался стакан, и она жадно выпила его до половины.

— Температура спа ла, — сказала Марфа Афиногеновна и потрогала Верин лоб тыльной стороной ладони. — Ты вся в испарине. Слава Тебе Господи!

Она перекрестилась на иконы в углу. В полутьме комнаты Вера видела гладкую причёску, бледное лицо и шрам наискосок подбородка. Матвей предупреждал, что часть лица у его тётеньки изуродована, просто надо привыкнуть и не замечать. Зато глаза красивые. Вспомнив про Матвея, Вера протяжно застонала.

— Ко мне приходил друг Матвея, с фронта. — Вера приподнялась на подушках. — Он принёс мне его письмо и сказал… — Она замолчала, потому что не хватало сил даже мысленно повторить тот разговор.

Марфа Афиногеновна взяла её за руку и стиснула пальцы, давая знать, что они вместе. Вера благодарно вздохнула.

— Он сказал, — голос Веры упал до шёпота, — сказал, что они обменялись письмами и договорились: кто останется в живых, тот передаст письмо родным. Вы понимаете, тётя Марфа? — Она назвала Марфу Афиногеновну так, как называл её Матвей, потому что именно так сейчас было важно и правильно. — Понимаете? Он сказал, что в окоп, где был Матвей, попал снаряд, а затем позиции заняли немцы, поэтому наши даже не смогли похоронить павших. Потом фронт развалился, объявили перемирие, и друг несколько месяцев добирался до Петрограда из Галиции. По дороге заболел тифом и едва выжил. Но письмо Матвея сумел сохранить.

Она вспомнила худого, измождённого мужчину с трясущейся головой и невнятной речью.

Вера взглянула на Марфу Афиногеновну:

— Тётя Марфа, возьмите письмо из моего саквояжа. Прочтите. Матвей написал, что если с ним что-то случится, то я должна поехать к вам и остаться рядом. Я так и сделала.

Повисшее молчание добавляло словам невыносимой боли.

Сжавшись на стуле, Марфа Афиногенов-на всем телом качнулась вперёд и оперлась лбом на кулак.

— Вера, ты пришла с пустыми руками, без саквояжа и без вещей.

— Как? — Верины глаза расширились. — Как — без саквояжа? Там же всё: письма, фотографии, там Матвеева бритва… «Золинген», с черепаховой ручкой, он любит… любил ею бриться. — Она махом откинула одеяло и заметалась по комнате. — У меня ничего не осталось! Ничего! — Она остановилась напротив Марфы Афиногеновны: — Тётя Марфа, где моё пальто?

— Верочка, зачем тебе пальто? Ложись, ты больна. — Марфа Афиногеновна говорила спокойно, но по лицу её текли слёзы.

— Пальто! Мне нужно моё пальто! — продолжала твердить Вера.

Марфа Афиногеновна дёрнула сонетку:

— Маша, принеси Вере Ивановне пальто.

Вера ждала своё пальто, стоя босыми ногами у двери, и, едва появилась горничная,