Ведя такие мысленные монологи, она приготовилась уйти ненадолго из дому к Мете и Антонио, жилище которых располагалось неподалеку.

«Никто не подумает заглянуть сюда в эту позднюю пору, – решила она, – а девочка проведет за молитвами по крайней мере еще целый час, так что, думаю, я рискну. Не хотелось бы мне оставлять ее одну, но это всего-то в двух шагах, и я за минутку обернусь. Мне только шепнуть пару слов на ушко старухе Мете, пусть научит Антонио, как себя вести».

Тут почтенная матрона взяла свою пряжу и отправилась к соседке, оставив Агнессу погруженной в молитвы.

Величественная звездная ночь пристально взирала на маленький садик. Безмолвие нарушали только шелест апельсиновых деревьев, листьями которых слегка поигрывал вечерний ветер, да плеск фонтана, воды которого, струясь с камня на камень, оглашали уединенное ущелье тихим, печальным напевом.

Первым вернулся из отлучки монах; те же, кому знакомы обычаи пожилых кумушек, собравшихся обсудить домашние дела хоть сколько-нибудь важные, не удивятся, узнав, что «минутка» Эльзы незаметно превратилась в несколько часов.

Агнесса с тревогой вышла навстречу дяде. Вид у него был измученный и утомленный, он как будто дрожал, еще не до конца поборов какое-то внутреннее потрясение.

– Что с тобой, милый дядюшка? – спросила она. – Случилось что-нибудь?

– Ничего, дитя мое, ничего. Я лишь беседовал о делах печальных, скорбных и запутанных, из которых я не нахожу выхода. Ах, Боже мой, если бы кончилась эта темная ночь, если бы я увидел лучи рассвета над горами!

– Дядюшка, выходит, тебе не удалось вернуть этого молодого человека в лоно истинной Церкви?

– Дитя, путь туда тернист и едва ли не заказан ему, а все из-за трудностей, о которых ты и не ведаешь. Я не могу открыть их тебе; они столь мрачны, что могут лишить веры даже избранных.

Сердце упало в груди Агнессы, а монах, опустившись на садовую стену, обхватил руками колено и уставился в пустоту.

Вид дяди, обыкновенно столь бодрого, столь неунывающего, столь жизнерадостного, одаренного столь чудесным даром слова, а сейчас столь огорченного, столь угнетенного, озадачивал и ужасал Агнессу.

– О дядя, – взмолилась она, – как трудно мне пребывать в неведении и бездействии, когда я готова умереть за правое дело! Что есть одна маленькая жизнь? Ах, если бы я могла отдать за него тысячу жизней! Не печалься, милый дядюшка! Разве Господь наш и Спаситель уже не царствует в небесах?[73]

– Ах, маленький мой соловушка! – промолвил монах, протягивая ей руку. – Не случайно учитель мой говорил, что обретает силу и укрепляется духом, беседуя с малыми чадами Христовыми!

– А все эти сонмы ангелов и святых, они ведь тоже не мертвы и не праздны, – произнесла Агнесса. – Они трудятся вокруг нас. Не знаю, о какой беде ты говоришь, но не забудем, что сонмы ангелов во славе и святых мужей и жен не оставляют нас своей заботой.

– Хорошо сказано, дитя мое, хорошо сказано! Слава Богу, жива еще Церковь Торжествующая, венчанная царица, невеста во славе, и восстанет, придя ей на помощь, Церковь Воинствующая, бедная, борющаяся изо всех сил с врагами Христовыми! Так надобно ли нам убояться темницы и цепей, огня и меча, если только чрез испытания лежит для нас путь к истинной славе?

– Дядя, неужели тебя и вправду ожидает такая страшная кара?

– Возможно, дитя мое. О своем святом учителе я говорю словами апостола: «Пойдем и мы умрем с ним»[74]. Беды и гонения обступают меня со всех сторон. Но я не должен смущать тебя, дитя. Рано утром, с рассветом, я пробужусь и уйду. А уйду я вместе с этим юношей: мне некоторое время будет с ним по пути, и мое общество, надеюсь, послужит ему на пользу, а его – мне на забаву.

– Ты уйдешь вместе с ним? – спросила Агнесса, потрясенная до глубины души.

– Да, его горное прибежище располагается на полпути между Сорренто и Римом, и он любезно предложил мне проехать часть дороги с ним и с его людьми, ведь так будет быстрее, чем пешком, а я хочу как можно скорее увидеть нашу красавицу Флоренцию. О Флоренция, Флоренция! Лилия Италии! Неужели ты не спасешь от гибели своего пророка?

– Но, дядя, если он умрет за веру, то сделается блаженным мучеником. За этот венец стоит принять смерть, – проговорила Агнесса.

– Хорошо сказано, дитя мое! Ex oribus parvulorum[75]. Однако, радостно приветствуя собственную злую судьбу, замираешь от страха, воображая, что такая участь может постигнуть твоего друга. О, блаженный крест! Он всегда внушает ужас плоти, и, однако, сколь радостно может склониться под тяжестью его дух!

– Дорогой дядюшка, сегодня вечером пред ликом Богоматери я принесла священный обет совершить паломничество в Рим, – промолвила Агнесса, – молясь у каждой часовни, у каждой божницы, у каждой святыни, дабы миновали тебя все великие беды, которые ты претерпеваешь сейчас.

– Что же ты наделала, сердечко мое? Неужели ты забыла о небезопасных дорогах, о жестоких, лихих людях, не знающих удержу, о разбойниках, от которых житья нет в горах?

– Все они – чада Христовы и мои братья, – проговорила Агнесса, – и Спаситель проливал святую кровь свою не только за меня, но и за них. Они не причинят вреда тому, кто молится за них.

– Но, сердечко мое, эти злобные нечестивцы и не помышляют о молитве, и твое прекрасное, невинное лицо лишь только разожжет в них нечистые, порочные желания и подвигнет на самые чудовищные преступления.

– Но святая Агнесса жива, дорогой дядюшка, как и Тот, Кто уберег ее в тягчайших испытаниях. Я пройду их, оставшись чистой, как снег, я уверена, что так и будет. Меня будет направлять та же звезда, что некогда привела волхвов к колыбели Младенца и к его Матери.

– А как же твоя бабушка?

– Господь вразумит ее, она смягчится и отправится в паломничество вместе со мной. Милый дядя, не пристало дитяти судить старших, но я вижу, что бабушка слишком привязана к этому бренному миру и ко мне, и душе ее это не может не повредить. Это странствие к святым местам навеки исцелит ее душу от мирских устремлений, и на нее снизойдет покой.

– Что ж, милая моя, я не могу дать тебе совет. Спроси совета у своего исповедника, и да пребудут с тобою Господь наш и Пресвятая Дева! Но полно, я хотел бы успокоиться перед сном, ведь мне надобно как следует выспаться перед долгой дорогой. Давай-ка пропоем вместе «Гимн о Кресте» моего блаженного учителя.

И монах и его племянница