Но времена, когда Луиза позволяла себе подобные мысли или осмеливалась вторгаться в папин кабинет, давно миновали. И сейчас, в полночь, все так же сжимая в руке нож, она выскользнула из комнаты и пробралась вниз по темной лестнице.

Папа сидел в кабинете, залитом лунным светом, в кресле у окна, выходившего на заросший задний двор. И разговаривал с собой – или с Богом, догадалась Луиза, – как обычно.

– Кому верить?

Луиза уже хотела окликнуть отца, но он повторил:

– Кому верить?

Только на третьем курсе университета, в октябре 1961-го, ей была наконец дарована передышка от замкнутости и недоверия.

Луиза направлялась в аудиторию, окутанная саваном одиночества, как всегда, если поблизости не случилось журналистов или поклонников, и вдруг услышала, как кто-то насвистывает что-то в духе сладких мелодий Генри Манчини[21]. Оказывается, рядом шагал парень и насвистывал в ритм своему (или ее?) движению.

И как же он важничал, как хорохорился, этот неотразимый красавчик, высокий молодой мужчина – если его можно было назвать мужчиной (глянув повнимательнее, Луиза заметила, что подбородок у него совсем гладкий). Он улыбнулся будто бы в ответ на ее улыбку, хотя Луиза и не думала улыбаться, и продолжил воодушевленно насвистывать, но тут же прервался, неприлично фыркнув. Он что, насмехается над ней, намекая, что она переваливается с ноги на ногу как… как та пердящая неуклюжая тварь из Черной Лагуны?[22] Луиза почувствовала, что краснеет, и поспешно изобразила раздраженное безразличие. Но парень, ничуть не смутившись, снова улыбнулся ей и размашистой походкой направился, все так же насвистывая, в аудиторию.

И только когда парень скрылся из виду, Луиза сообразила, что уже видела его – с одной из ближайших подружек Грейси, девочкой по имени Мьяи, чей отец был лидером шанов и важной политической фигурой. Мьяи даже познакомила ее с этим парнем на какой-то вечеринке у Грейси… Но как же его зовут?

После занятий Луиза села в автобус, задержалась в проходе, чтобы привычно раздать автографы, после чего забилась на пустое сиденье и спрятала лицо в книге, и тут он возник снова – шлепнулся на сиденье рядом, Луиза вскрикнула от неожиданности, от чего он расхохотался.

– Не узнаешь меня? – с широченной улыбкой спросил парень.

Луиза собиралась сказать, что узнает, но, чувствуя любопытные взгляды, ответила:

– На нас смотрят.

– Знаю, – прошептал он. – Так, может, стоит говорить погромче, чтобы им не приходилось прислушиваться?

Луиза невольно улыбнулась, хотя и не сомневалась, что он просто дразнит ее.

– Может, – ответила она неожиданно для себя. – Это было бы вежливо.

Судя по оторопевшему виду, к такому повороту парень оказался не готов. Но мгновением позже он отряхнул колени, встал, неуверенно покачиваясь, и повернулся к глазеющим зевакам.

– Меня зовут Кеннет! – громко объявил он старушкам и беззубым старикам, мамашам с детьми и студентам университета, наблюдавшим за ним с веселым интересом. – Уверен, Нао Луизу вы знаете…

– Не смей, – прошипела она, потянув его за штаны, и тут же смутилась от интимности своего жеста.

Но парня уже несло. Показывая на Луизу, он продолжал:

– Вообще-то мы с ней давние друзья, хотя она, похоже, не помнит, что мы встречались несколько раз. Понимаете, так вышло, что ее сестра, – тут осуждающе глянул на Луизу, – дружит с мальчиком, который вроде как мой брат.

Раздался хор иронически-скорбных понятно и ага, и тут же все умолкли явно в ожидании продолжения. Но парень все тянул театральную паузу. И наконец, слегка сконфуженно улыбнувшись, закончил:

– Я просто хотел, чтобы вы знали, потому что Нао Луиза очень переживала, что вы чувствуете себя исключенными из нашей беседы.

Он нервно поклонился, сел и испуганно покосился на нее:

– Перегнул палку, да?

На щеках пылал румянец, но во взгляде – почти дружеская близость.

Что такого было в этом парне, Кеннете, что вынуждало Луизу улыбаться, пусть он только и делал, что ставил ее в неловкое положение, получая от этого несомненное удовольствие?

– Немного. Завтра наверняка прочтем об этом в газетах.

– Ты читаешь, что о тебе пишут?

Луиза залилась краской.

– Стараюсь не читать.

Собственная откровенность удивила Луизу, от смущения она снова уткнулась в книгу, прекрасно сознавая, что выглядит неубедительно. И чем больше она старалась напустить на себя сосредоточенный вид, тем ярче алели щеки; она чувствовала, что он наблюдает за ней, словно оценивая, как долго она сумеет притворяться. Краем глаза она увидела, как он наклонился к сумке, стоявшей в ногах, и вытащил толстенный учебник – «Теория вероятностей» (не удержалась и подсмотрела), после чего раскрыл книгу и углубился в какие-то формулы.

Это было уже просто смешно.

Луиза захлопнула книгу и в упор посмотрела на парня, но теперь уже он изображал безразличие, то сосредоточенно хмуря брови, то задумчиво поднимая глаза к потолку автобуса и кивая.

Наконец, явно довольный собой, повернулся к Луизе:

– У тебя есть чем писать?

– Что?

– Карандаш. Ручка. Что-нибудь, чтоб записать ответ.

– Хватит уже выпендриваться. Если хочешь поговорить, можем поговорить.

Но тут автобус въехал в густую тень, салон погрузился в темноту, и Луиза, вдруг испугавшись чего-то, отвернулась к своему отражению в черном окне и обнаружила, что парень тоже пялится в стекло, с почти трогательным самодовольством поправляя длинные волосы. Глаза их встретились в зеркале, и тут автобус вновь выскочил на солнце.

– Почему ты такая несчастная? – спросил он почти робко.

– В каком смысле?

– Ну, ходишь, вечно понурившись, как самая грустная девушка на свете. Это, конечно, очень романтично, но…

– Есть разница между быть несчастной и…

– И что?

– Тем, чтобы хотеть уединения.

– Точно?

– На самом деле я очень счастлива.

Но эти слова вызвали сочувственный взгляд. Он не поверил, и внезапно она тоже.

Откуда-то изнутри накатила волна печали. И тут же – возмущения. Сбитая с толку этой сумятицей чувств, а также самонадеянностью своего спутника, его дурашливостью и одновременно искренностью, Луиза принялась мысленно составлять список его прегрешений.