добычей, хищник меня не чуял, так как обоняние у него скверное. Крики ворон, очевидно, также его не беспокоили, и он продолжал наслаждаться свежинкой. Одна храбрая ворона, перепрыгивая с куста на куст, подскочила даже к самой туше кабана, что, наконец, вывело из себя владыку тайги, и он рявкнул на нее, выбросив из своей кровавой пасти клубы пара. Ворона с испугом метнулась в сторону и с громким карканьем взвилась над лесом. Вся черная семья зашевелилась, закричала, рассаживаясь повыше на ближайших деревьях.

Стараясь не произвести ни малейшего шума и лишнего движения, я подтянул к себе ноги и стал на одно колено. Момент был решительный и бесповоротный. Теперь или никогда, мысленно пронеслось у меня в голове, и я стал тщательно наводить винтовку и прицеливаться.

Сердце продолжало стучать, и рука дрожала. Я ясно отдавал себе отчет во всем происходящем и сознавал, что успех зависит от выдержки к хладнокровия. Прицелившись один раз, я поднял голову, чтобы получше рассмотреть место, куда я наводил мушку.

Это место было белое пятно между ухом и глазом, где расположен у всех кошек головной мозг. Пули у меня были надежные, с отверстием в центре и с надрезкой оболочки. На всякий случай, инстинктивно я левой рукой нащупал рукоятку финского ножа, висящего на поясе, и начал прицеливаться вторично. Почуял ли тигр что-нибудь, или уловил какой-нибудь звук чутким ухом, но в это мгновение он поднял голову и застыл в этой позе. Настала не минута и не секунда, а тот миг, которым я должен был воспользоваться. Поймав белое пятно на мушку, я спустил курок, затем, не отнимая приклада от плеча, перезарядил винтовку и снова прицелился, но белое пятно исчезло.

Пораженный насмерть хищник бился в судорогах на туше кабана. Длинный пушистый хвост его, как пружина, взметывался вверх, поднимая снежную пыль, и извивался. Убедившись, что все кончено, я тогда только почувствовал, что ноги у меня затекли и я не мог встать. Пришлось вставать постепенно, пока кровообращение в ногах не восстановилось. В это время агония кончилась и я подошел к зверю вплотную. Передо мной лежал, вытянувшись во весь свой рост, великолепный экземпляр тигра-самца, с красивым пушистым мехом буровато-красного цвета. Черные бархатистые полосы удивительно гармонично бороздили бока и спину «властелина тайги». Желто-зеленые глаза с большими круглыми зрачками не были дики и грозны и, казалось, величаво и спокойно смотрели на темные вершины старых кедров и ясно-голубое небо, просвечивающее между ними. Пасть его была еще наполнена мясом и кровью кабана. Пуля трехлинейки вошла около левого уха в голову и разрушила головной мозг. Смерть наступила моментально. Кабан, задранный тигром, был из крупных и весил, вероятно, пудов восемь, если не больше. Тигр успел сожрать левый окорок и принялся за правый. Судя по ранам, кабан был накрыт сверху, так как затылок и часть шейных позвонков были перекушены клыками хищника. Уши и нос кабана также были изодраны когтями в клочья. Измеренный мной тигр оказался 20 четвертей длины с хвостом. Вес его вполне соответствовал величине и был около 20 пудов.

После выстрела вся черная семья ворон с карканьем и криком поднялась над лесом и долго еще летала над соседней сопкой.

Насколько во время самой охоты, я чувствовал подъем нервов и возбуждение, настолько после нее я ощутил упадок сил. Наступила реакция и я принужден был присесть на тушу мертвого тигра, чтобы успокоиться и прийти в себя.

Солнце склонялось к западу. Близился вечер. Сгустились таежные тени и поползли по склонам и гребням сопок. Отдохнув немного и приведя свои мысли в порядок, я занялся приготовлениями к ночевке, для чего необходимо было заготовить достаточное количество дров, а также устроить постель из ветвей пихт и елей.

Тих и безмолвен был дремучий лес. Ни один звук не нарушал его торжественную тишину. Надвигалась темная, как могила, таежная ночь.

Змеиный дед

В лесу темнело быстро. С партией разведчиков я остановился у фанзы зверолова. На юге перед нами возвышался горный хребет Та-цинь-шань, один из значительных западных отрогов главного массива.

От реки Лянцз-хэ целый день шли мы по тропе, направляясь на юг, в надежде выследить шайку хунхузов, скрывавшуюся в этих труднодоступных дебрях. Утомительная ходьба по зарослям, духота глубоких падей, по температуре не уступающая девственным лесам тропиков, заставили нас искать удобного места для ночлега и отдыха.

Убогая фанза зверолова, приютившаяся под навесом скал, на берегу журчащего ручейка, показалась нам прелестным уголком и здесь мы расположились, разведя прежде всего костры дымокуры, от массы налетевших москитов и комаров, кусавшихся немилосердно.

Так как в фанзе нельзя было поместиться всем, то большая часть людей расположилась вокруг, под походными палатками.

Через час глухая таежная ночь накрыла нас своим непроницаемым пологом.

Красноватый огонь костров бросал трепетные блики на низкую стену фанзы и стволы старых вековых кедров, поднимавших свои темные вершины к звездному небу.

B зарослях неистово стрекотали цикады, сверчки и кузнечики. Из глубины леса неслись голоса ночных пернатых хищников: сов, неясытей и японского козодоя.

Сняв с себя почти всю одежду и предаваясь законному и заслуженному кейфу, я разлегся на канах фанзы, прислушивался к звукам летней ночи в тайге и медленно, с наслаждением потягивал крепкий чай из жестяной кружки.

Я даже склонен был уложить свое бренное тело на пыльный и грязный каменный помост кана, пренебрегая мягкою подстилкой из папоротника, когда услышал свистки дозорных, раздавшиеся в тишине ночи.

Надеть сандалии было делом одной секунды, и с винтовкой в руке я вышел из фанзы. В это время двое дозорных подвели ко мне старика-китайца. Увидав меня, почти голого, но с неизменным пенсне на носу и с винтовкой в руке, он начал приседать и кланяться, повторяя: «Шанго, шанго, капитана!»..

Это был хозяин фанзы, старый китаец-зверолов. Тый-Зан-чи, Змеиный дед.

Узнав, что мы русские и что ему не угрожает опасность, он ободрился, стал смелее и быстро сориентировавшись в создавшейся обстановке, принялся хозяйничать у себя в фанзе, угощая нас своими таежными деликатесами, как то: копчеными бурундуками и крысами, змеиными яйцами и жареными кузнечиками.

Разведчики отплевывались, и с негодованием отходили прочь, не веря тому, что все на свете относительно и условно.

Несмотря на кажущуюся дикость и робость, старик довольно хорошо говорил по-русски, таким образом от него я узнал, все, что меня интересовало, так как этот китаец без сомнения был одним из типичнейших таежных бродяг маньчжурских гор.

На вид ему было не более шестидесяти лет, но на