места, ее худые костлявые руки судорожно сжимают юбку, ноги запинаются о ковры. Вид у нее потерянный, она кричит на горничных, велит им натирать паркет, протирать везде пыль; просит дворецкого составить список тех, кто придет выразить соболезнования. Пусть не думают, что Флорио неблагодарные.

В комнате отца остались только Иньяцидду и Джулия. Сестра в черном креповом платье поднимает траурную вуаль и смотрит на Иньяцидду.

– Не могу поверить, что его больше нет.

– Теперь я должен заботиться о семье. Я за старшего. Понимаешь? – тихо говорит брат, качая головой.

Джулия смотрит на него ясными, как у бабушки, глазами. Нельзя жалеть брата, потакать его страху. Она проглатывает слезы, выпрямляет спину и уверенным голосом отвечает:

– Да, ты. Потому что ты – Иньяцио Флорио.

Брат хочет что-то ответить, но тут в комнату входит Джованна. Она растерянно озирается, переводит взгляд на детей.

– Приехали кузены д’Ондес, они уже в гостиной, и твои родственники тоже, – говорит она, обращаясь к Джулии. Та кивает:

– Пойду встречу их.

Иньяцидду провожает сестру взглядом. Он знает, что Джулия всегда была сильнее его, и когда она уходит, он ощущает страх и пустоту.

Ему действительно страшно.

Он ненавидит похороны, ненавидит разъедающее горе, он снова чувствует себя одиноким, покинутым, это чувство он испытал, когда умер брат. Он хотел бы спрятаться, исчезнуть, стать невидимым для всех и вся.

К нему подходит мать, и он порывисто обнимает ее, как будто ищет защиты в ее объятиях. Но она отстраняется, кладет руки ему на плечи и, устремив на него темные глаза, хрипло говорит:

– Ты… не должен оставлять меня одну.

При этих словах Иньяцио вдруг перестает быть Иньяцидду. В этом глухом, полном отчаяния голосе он читает свое будущее.

Джованна поворачивается, чтобы посмотреть на мужа, которого она так любила и которого только смерть смогла у нее отнять. Она подходит к нему, гладит рукав пиджака. Опускается на колени, накрывает своей рукой его безжизненную холодную руку.

Она снимает с его руки обручальное кольцо, целует его, прижимает к сердцу. Затем снимает его фамильное кольцо, то самое, которое подарил ему отец в день свадьбы и которое принадлежало другому Иньяцио, а еще раньше – его прабабушке, Розе Беллантони.

Это кольцо из другого времени, когда Флорио были простыми лавочниками.

Джованна ничего не знает о том времени. Никто, даже Иньяцио, никогда не рассказывал ей о далеком прошлом семьи, лишь иногда проскальзывали смутные фразы. Она знает только, что муж не расставался с этим кольцом.

Она снова надевает обручальное кольцо на палец мужу, кладет его руку на неподвижную грудь, и в этом жесте так много нежности и ласки.

Никогда больше она не прикоснется к человеку, с которым прожила столько лет, от которого родила четверых детей и который дал ей так мало любви и так много боли.

Никогда больше не прикоснется, но не перестанет любить его. Теперь никто не сможет его у нее отнять.

Джованна выпрямляется, встает.

Подходит к сыну, берет его руку, кладет на ладонь отцовское кольцо, заставляет Иньяцио надеть его.

– Теперь ты глава семьи.

Иньяцио хочет взбунтоваться, сказать, что это старомодное кольцо слишком велико для него, что оно слишком тяжелое, что он не хочет его носить, но внезапно комната наполняется людьми, они крестятся, бормочут молитвы, подходят к нему, чтобы выразить соболезнования.

Джованна замечает кузин Тригона и не может сдержать слез, когда одна из них подходит, чтобы обнять ее: рот распахнут в безмолвном крике горя.

Иньяцио остается рядом с безутешной матерью. Он чувствует, что все смотрят на него, перешептываясь. До него доносятся обрывки фраз. А он не знает, что делать и как себя вести.

* * *

15 ноября 1891 года длинный кортеж проезжает по Палермо и останавливается у Большого салона при входе в павильоны Национальной выставки рядом с Театром Политеама Гарибальди, получившем это имя в 1882 году. Кстати, как раз к открытию выставки было приурочено завершение отделки театра.

Из самой большой кареты с гербом Савойского дома выходят король Умберто I и королева Маргарита. За ними следует карета премьер-министра, уроженца Палермо Антонио Стараббы, маркиза Рудини. Не так давно он сменил на этом посту Криспи, но Старабба тоже представитель Юга, бывший мэр и бывший префект Палермо. Открыв выставку, король и его свита пересекают полукруглую площадь, оставляя за спиной башни с мавританскими куполами по обе стороны от входа, и направляются к аллегорическим скульптурам Промышленности и Труда, отлитым из бронзы скульптором из Палермо Бенедетто Чивилетти.

Процессия идет через павильоны – просторные, светлые, с большими сводами. В центре выставки – мавританский сад с фонтаном, в струях которого играют солнечные блики; дальше – арабское кафе, расположенное под тентом рядом с соломенными хижинами абиссинской деревни. Это павильон Эритреи, построенный в знак уважения к колонии, которую итальянское королевство завоевало ценой больших усилий и большой крови, пролитой в битве при Догали.

А Палермо с нетерпением ждет. Перед воротами с билетами в руках стоят аристократы и рабочие, школьные учителя и адвокаты, лавочники и швеи, охваченные волнением и восторгом. За восемь месяцев, которые потребовались Эрнесто Базиле, чтобы создать это чудо, в городе возникла масса слухов и сплетен, часто преувеличенных и почти всегда противоречивых. Говорили даже, что на выставке будут обнаженные танцовщицы, исполняющие танец живота, и огромные фонтаны, из которых будет течь вино.

Ворота открываются, и толпы людей растекаются по павильонам, как потоки вулканической лавы. Посетители ходят, открыв рот, распахнув от удивления глаза, восхищаются бельведером высотой более пятидесяти метров, куда можно подняться на гидравлическом лифте, сделанном на заводе «Оретеа». Проходя по внушительной галерее Труда, идут в павильоны механического, химического, ювелирного производства. Женщины интересуются изделиями текстильной и мебельной промышленности; люди состоятельные изучают павильон изящных искусств, где представлено более семисот картин и трехсот скульптур, а праздношатающиеся сразу идут в кафешантан, расположенный за павильоном керамики и стекольного производства.

Но всего этого Иньяцио не видит. Сначала ему пришлось приветствовать короля и королеву, вместе с ним и Джулия – пятно черного крепа в вихре цветов и элегантных одеяний – сдержанно принимает от государей соболезнования. Потом его закружил вихрь торжественных мероприятий. Он пожимает руки, приветствует друзей и знакомых, раскланивается с придворными сановниками, обменивается мнениями с политиками разного уровня, приехавшими со всех концов Италии.

Ошеломленный разноголосицей толпы и шумом, доносящимся из павильонов, испытывая тошноту от запаха приготовленных для детей сладостей, Иньяцио смотрит по сторонам и думает об отце, который столько мечтал об этой выставке, но так и не увидел ее. Пока отец был у дел, он всегда думал о ней: