— Знаешь, сколько стоить таковая работа будет? — ухмыльнулся Вако, опустившись рядом со старшим братом.

— То моя забота теперича, — заверил Баровит. — Сходим завтра до ремесленников…

— Вот ещё, — осекла мать, поставив на стол большой горшок каши, — серебро тратить на глупость всякую. Вон Вако выточит. Выточишь им дудочки, сынок? Ты ведь плотник у нас.

— Выточу, матушка, — кивнул Вако, — токмо умелец ловчее сделает, ибо тайну знает…

— Овцам нет разницы, простая дудка али умельская, — ухмыльнулся отец, налив себе медовухи. — Так что пустой спор ваш.

— А ты, Баровитушка, — вновь вступила Дуня, — коли серебром богат, подсоби нам.

— Терем построить? — улыбнулся витязь.

Мать замерла, удивлённо округлив глаза.

— Нет. Почто нам терем? Мы с отцом в Камбалу через неделю собираемся. Там ярмарка развернётся богатая, купцы скотину заморскую привезут. В прошлый раз я видала там курей громадных, да таких, что холодов не боятся. Вот бы прикупить…

— Курей? — перебил Баровит, искренне не понимая её. — Да весь ваш скот живёт в большем просторе, чем вы сами. Две избы на восемь человек!

— Что с того? — Дуня опустилась на лавку, поправляя платок.

— Нам хватает, — нахмурившись, ответил Азар. — То ты к воеводиным хоромам привык. Отвыкай теперича.

— Я к лесам привык, — спокойно сказал Баровит, — да к домам дружинным. В хоромах тех живу от силы месяц в лето. Ты бы лучше о малых подумал, отец.

Дверь в сенях скрипнула, под тяжёлой поступью заскрипели половицы. В светлицу вошёл дед Довол. Хмурый, седой, он озлобленно зыркнул на старшего внука, сел подле дочери.

— Нас в семье четверо мужиков, — вернулся к разговору Азар, — кабы надо было, отстроили бы себе терем. Так что не твоя то забота.

— Как знаешь, — пожал плечами Баровит.

Дуня спешно разложила по плошкам кашу, придвинула нарезанный хлеб, открыла горшок с мясом.

— Кушайте да поживей.

— Смотрю, витязь наш, не успевши в семью воротиться, уж порядки свои наводит? — ухмыльнулся Довол.

— Нет, мы так, к слову, — замялся Азар. Почему-то в присутствии тестя глава семьи чувствовал себя неуютно, словно находился перед ним в огромном долгу и боялся прогневать ненароком.

— Сынок мне курочек прикупит, — улыбнулась Дуня.

— Надобно оно тебе, дочка? — прокряхтел дед, проглотив кашу. — Из походов чадо твоё не серебро, а злато привозит. Да токмо сыщешь ли ты от него добра? Даст тебе он на курей, купишь птиц заморских. А опосле от тех курей хворь какая пойдёт, да вся птица у тебя передохнет. Нечист сын твой, Навью порчен. До сих пор не пойму, на кой его Гроздан притащил? Никак от недостатка ума.

Положив на стол ложку, Баровит спокойно смотрел на деда. Ничем не выдавая нарастающей злости, спросил:

— Чем же я тебя прогневать успел? Да какое Лихо на вас наслал?

— Ты говорил с моим отцом, — процедил Довол.

— Говорил.

— Теперича он твердит, что через три месяца его нечисть в Навь заберёт.

Дуня ахнула, выронив ложку. Приложив ладонь к губам, взглянула на сына.

— Его век истекает, — всё так же спокойно ответил Баровит, — время не обманешь… да оно деду не надобно. В Славь его проводит любимый человек. Что в том дурного?

Ударив кулаком по столу, Довол подался к внуку, рыча от гнева.

— Не быть ему в Слави! Не быть, ибо он проклят Богами!

Дуня стыдливо отвела взор, понимая, о чём говорит отец, но не проронила и слова.

— С чего ты взял? — раздражающе спокойно спросил Баровит.

— Он был старшим из братьев, — прошипел Довол. — В одну из войн его забрал в ратники Катайский князь. На той войне где-то на берегах Танаиса он встретил бабу, задурил ей главу да уговорил бежать. А та дура бросила мужа с чадами да за отцом моим ушла. Оба они поступили супротив заветов Богов, оба прокляты были. Баба та померла сразу опосле родов, оставив мальца. Отец горевал пару лет да вновь женился, на матери моей. Того сына он любил несказанно, души в нём не чаял. А тот всё с матерью своей мёртвой играл, разговоры вёл. Отец рад тому был, никому в обиду старшого не давал. Да токмо не дожил малец до имянаречения — помер от хвори неведомой. Отец с горя умом тронулся, а посему пришлось матушке одной нас тянуть. День да ночь, рук не покладая, трудились мы, благословение Богов моля. Да проклятая кровь в жилах моих никуда не делась. В старшем сыне моём взыграла. Он тоже всё с русалками на озере игрался… доигрался, я даже косточек его не отыскал. Посему, когда родился ты, я велел Азару сразу же тебя утопить! Ибо, коли в роду нашем первым нарождается мальчик, то быть ему порченым Навью. У других моих дочерей все первенцы девки, их то Лихо обошло. А на Дуняше сполна отыгралось.

— Угу, — горько ухмыльнулся Баровит, — стало быть, на Дуняше Лихо отыгралось. А я оттого лишь радость знал?

— Зачем ты воротился?! — вновь взорвался Довол.

— Гроздан попросил, — ответил витязь.

— Ты здесь никому не нужен, — заключил дед и принялся за кашу.

Тишина воцарилась в светлице, никто не спешил воспротивиться деду, никто не пытался убедить Баровита в обратном. На душе не было ни обиды, ни удивления, словно витязь знал это и без дедовой прямоты. Вытащив из сумы мешочек с серебром, Баровит положил его на стол перед матерью.

— На курей тебе.

Встав из-за стола, снял с крюка свой плащ и меч, обернувшись, подмигнул близнецам:

— Завтра ко мне в дружинный дом приходите.

Мальчишки улыбнулись, но ничего сказать не решились. Дуня опомнилась, лишь когда дверь сеней захлопнулась.

— Баровит! — закричала она, вскочив из-за стола.

— Полно тебе, дочка, — ласково шепнул Довол, ухватив её за руку.

Дуня резко отдёрнула руку, нависла над отцом.

— Он моё чадо! — закричала она, слёзы покатились по щекам. — Мой сын! Ты своего не гнал, жалел его. Как в озере он утоп, ты горевал не одно лето. А чем мой сын хуже?

Выходя из-за стола, Дуня в спешке опрокинула кувшин с молоком. Белое озерцо расползлось по столу, капли застучали по начищенным половицам.

— Ты позабыл, видно, отец, в чьём доме живёшь, — неожиданно заговорил Азар.

Довол замер, занеся ложку, удивлённо уставился на зятя.

— Ты живёшь в моём доме, посему не тебе решать, кому отсюда уходить, — продолжил Азар. — Боле не потерплю твого самоуправства. Гроздан верно поступил, уболтав Баровита вернуться.

Довол фыркнул в ответ, но говорить ничего не стал. Гневно зыркнув на Гроздана, принялся за ужин.

Прохладный ветер ударил в грудь,