— Скажи,— говорил, а ответа не ждал,

И снова стихи мальчишка читал

О том, как приходит в горы рассвет,

О друге, вернее которого нет,

О том, как жизнь в горах хороша...

Пела мальчишеская душа.

Пела душа... и мальчишку за это

Я не могла не назвать поэтом.

Я так и сказала:

— Алик, ты будешь поэтом. Ты уже сейчас поэт.

Алик изумился:

— Зачем, Октябрина? Настоящий поэт... это... когда каждая строчка — открытие. А я ничего нового не открываю.

Я даже пошла быстрее: это он хорошо сказал. Почему я никогда не задумывалась над смыслом стихов? Алик, не зная моей привычки, понял все по-другому.

— Ты торопишься, Октябрина? Я надоел тебе своей болтовней?

— Ну что ты, Алик? Мне интересно очень. Расскажи, пожалуйста, о себе.

— Спасибо, только в другой раз. А ты о себе, ладно? А то все расскажем сразу — и говорить будет не о чем. До свиданья, Октябрина,— Алик протянул мне твердую смуглую ладонь, и я с удовольствием ответила на его рукопожатие. Ему, видимо, тоже хотелось побыть одному. А мне было просто необходимо встретиться с моим Диком.

СМЯТЕНИЕ

Могут ли дружить учитель и ученик? По этому вопросу в восьмом «А» не было разногласий, наоборот, мнение было единым: нет, не могут! Одни — стеснялись, другие — боялись, третьи — считали себя недостойными такой дружбы, четвертые — просто не верили. Но ребята все же завидовали Борису, когда видели его рядом с Антоном Семеновичем где-нибудь вне школы, гуляющим «на равных».

В последнее время учитель явно озабочен: меньше шутит, обычно шумный, общительный, стремится к уединению. Это заметили ребята:

— Что с ним, Борька? — Борису и радостно, и тревожно, что спрашивают именно у него, но сам он уже около месяца «не видит» Антона Семеновича, то есть видит его только в школе.

Антон Семенович словно забыл про существование Бориса, а Борису так трудно одному. Вот и сейчас он думает: зайти или не зайти к учителю? Что, собственно говоря, случилось? Стал меньше обращать внимания, не приглашает к себе. Ну и что? Друзья сами заходят. Борис ухватился за эту мысль и направился к школе: свет в кабинете математики, наверное, Антон Семенович контрольные проверяет. Сейчас Борис поможет ему, они часто это делали вместе. Интересно наблюдать за учителем в такие минуты. Словно не листочки с контрольными перед ним, а живые люди, с которыми он разговаривает, хмурится, огорчается, радуется.

— Ах, Топорков, Топорков! Списывать с головой надо...

— Ну, Долганова... уверенней будь в себе, девочка.

— Верно, Кочубей. Так тоже можно решить. Пожалуй, даже интересней!

Борис всегда с нетерпением ждал, когда Антон Семенович возьмет в руки его работу.

— Самая заурядная пятерка, Егоров. Никакого риска, понимаешь?

И они начинали «рисковать». Только постукивал мел по доске. Обычно сдержанный, немногословный, учитель возбуждался. Оба увлеченно спорили, доказывая преимущества своего варианта. Хорошо бывает Борису в такие минуты!

Не доходя до двери, он понял, что учитель не один. Остановился. Прислушался.

— Сама-то, как думаешь, Аня?

Молчание.

Через некоторое время:

— Ох, не знаю, Антон. Сколько раз соблазняла нас эта переменчивая надежда. Прошу тебя, ничего не говори ему пока. Не надо бередить его душу.

— Хорошо, не буду говорить до полной ясности. И все же я верю.

Борису неудобно было подслушивать. Он попятился назад тихонько, как вор, оступился и чуть не свалился с лестницы. Стремглав пролетел по коридору и выскочил на улицу. Возле школы едва не сшиб девчонку, которая перебирала ногами в валенках и дышала на озябшие руки через варежки: ее волосы, брови, ресницы — все покрылось инеем. Борис не сразу узнал новенькую.

— Ты чего? — вместо извинения выдавил он.

— Ничего. Маму жду,— взлетели белыми крылышками ресницы.— А ты чего?

— Позвонить зашел,— соврал Борис и поспешил покинуть школьный двор.

Но не успел пройти и десяти шагов, как встретил группу одноклассников во главе с Топорковым.

— Ты что, в школе околачивался? «Шефа» не видел? — Валерка, как показалось Борису, уставился на него своими наглыми глазищами.

— Я что, слежу за ним, что ли? — в тон ответил Борис.

Ребята, в общем-то дружелюбно относившиеся к Егорову, стали расспрашивать, решил ли он «звездочку». Звездочкой они помечали задачи повышенной трудности.

— Это где неравенство с двумя переменными?

Борис подобрал хворостинку и при свете фонаря набросал чертеж на снегу:

— Вот, смотрите. График уравнения х2+у2 = 25 есть окружность с центром в начале координат и радиусом, равным 5 единицам...

Борис с готовностью разъяснял несложную, по его мнению, задачу. Этот разговор сближал его с ребятами.

Когда все поняли, добродушный Костя Кочубей изумился:

— Здорово ты... Я три часа голову ломал, а все, оказывается, просто.

Постояли. Потолкались. Борис ждал, что его позовут с собой. Но никто не позвал.

Бросив Борису «До завтра», все ринулись за Валеркой, который успел забраться на школьный забор и, размахивая шапкой, призывал:

— Парни, вперед! На штурм храма науки, за мной! — и, перелетев через сугроб, первым достиг школьного крыльца.

Его лидерство в классе было бесспорно.

Дома Борис долго не мог успокоиться. Глухое волнение томило его, в голове все перемешалось: новенькая, ее мама, Антон Семенович... О чем они разговаривали? Какая тайна? Во что верит Антон Семенович и не верит мать новенькой?

У мамы было ночное дежурство, а Бориса мучило одиночество. Ему не спалось: навязчивым видением стояла перед ним заиндевевшая «снегурочка» с неожиданно теплыми, золотисто-карими глазами.

ВСЯКИЕ „РАЗНОСТИ“

«Подсолнух кто-то с Солнышком сравнил

И о себе Подсолнух возомнил,

Что он и в самом деле — Солнце.

Но желтый цвет — он скоро облетел,

Подсолнух от досады потемнел

И поделом... Пускай не зазнается!

Друг мой Дик!

Возомнила и я, что могу при каждой встрече с тобой говорить стихами. Это, оказывается, совсем не просто. Раньше, когда я не задумывалась над смыслом, было все по-другому: могла за вечер тетрадку исписать. Но как это Алик сказал: каждая строчка — открытие.

Перечитала сейчас все старое — сплошная описательность. Пробую смысл искать — еще хуже. Одна мораль получается,