— Подумаешь, не так выразился. Долганова же сказала, у нее ин-ту-иция!..

Говоря это, Валерка «нечаянно» споткнулся о ведро. Вода выплеснулась на ботинки Борису (он отжимал в это время тряпку), а прислоненная к ведру швабра упала, стукнув самого Валерку по лбу. Все засмеялись, а Борис посочувствовал:

— Больно? Не швабра, а бумеранг, правда, Топорков?

Задетый за живое, Валерка готов был обрушить на Бориса оскорбления из другого «словаря», но помешала Катя:

— Ой, мальчики, как вы смешно тряпку выкручиваете! Слева направо... Да это же неудобно. И вода остается. Вот, смотрите, как надо,— и она легко прополоскала взятую у Бориса тряпку, отжала, набросила на швабру и быстро вытерла воду, продолжая командовать:

— Мальчики, ставьте парты скорей, а то сесть некуда.

Валерка и Костя поставили на вымытую часть класса парты и сели за них. Борис уже без всякого энтузиазма заканчивал уборку, прислушиваясь к разговору одноклассников, но не вникая в него.

— Ну, рассказывайте,— обратился учитель к мальчикам, но те отказались:

— Пусть лучше Катя, это ее исследования...

Катя уже успокоилась и говорила обстоятельно, как отвечала урок. Лишь глаза выдавали ее волнение:

— Все началось так. Однажды Косте надо было на секцию и он попросил меня забрать из детского сада братьев. И там понравился мне один малыш. Не знаю, почему именно он, может, правда, интуиция... Я спросила, как его зовут.

— Юррарогачев,— скороговоркой выпалил малыш.

— А ты не бодаешься, Юра Рогачев? — опять спросила я.

— Не-ет... А кто бодается? — мальчик подбежал ко мне, встал рядом и стал ждать сказку.

Но в это время подошла мама мальчика:

— Вот скажи правильно фамилию, тогда девочка расскажет сказку.

— Ррогачев,— твердо повторил мальчик. Его мама поделилась со мной:

— Да не Рогачев он, а Логачев. Научился недавно «р» выговаривать, и теперь вставляет его, где надо и где не надо,— и продолжала наставлять сына: — Вот потеряешься — будут искать Рогачевых, а не Логачевых. И не найдет Юрочка маму. Так как же твоя фамилия?

У малыша глаза наполнились слезами, и он четко, по слогам протянул:

— Рра-га-чев.

Катя замолчала. Все-таки она заметно волновалась.

Борис подумал, зачем учителю эти детсадовские истории, но Антон Семенович был весь во внимании, и мальчишки очень серьезны.

— Назавтра я опять пришла в детский сад, сказку рассказала, разные слова спрашивала, а «эти» боялась. А потом решилась. Скажи, говорю, Юре Логачеву: «Климов. Андрей». А он: «Крымов. Андрей». И вот тогда я с Валерой и Костей стала советоваться.

Антон Семенович глубоко задумался. Его обычно быстрый, цепкий взгляд отвлеченно скользнул по лицам ребят. Он был сейчас где-то далеко-далеко. Но вот «вернулся».

— Молодец, Долганова. Может быть, это как раз то, чего недостает в нашей информации о розыске Андрея Владимировича.

Похвалил сдержанно и сразу перешел к делу:

— Записывайте. Первое. Надо срочно собрать всю поисковую группу. Послать запросы по тем же адресам на фамилию Крымов. Ответственный Кочубей. Второе. Еще раз уточнить у родственников, действительно ли ребенок имел подобный дефект речи. Это я беру на себя. Третье. Срочно найти номер «Пионерской правды» за 1946 год, где было опубликовано...

Борис вышел из класса. Никто не пытался задерживать его. Возле актового зала Борис остановился. Похоже, там шло какое-то собрание. Чуть приоткрыл дверь, и до него донесся высокий, вздрагивающий голос:

— Скажите, мама. Он мил?.. Ну, не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело... И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе — он узкий такой, как часы столовые... Вы не понимаете?.. Узкий, знаете, серый, светлый...

— Фу, ерунда какая! — невольно вырвалось у Бориса, и он поспешил закрыть поплотнее дверь.

Но тут его остановил глуховатый сторож Иваныч, который уже сменил дневную техничку:

— Я вот што тебя, сынок, попрошу. Почитай, что нового тут на стенде прописано.

Пришлось подойти к стенду и громко читать:

— Вниманию следопытов, ведущих поисковую работу. 15 мая в нашей школе соберутся ветераны Витебской Краснознаменной орденов Суворова и Кутузова 371-й стрелковой дивизии. На встречу приедут...

Сторож не прочь был потолковать:

— Во, видал? Это Семеныч отыскивает. Ты у них учишься? Повезло тебе, парень. Вот што скажу: душевные они очень,— Иваныч говорил почему-то об учителе во множественном числе,— душевные и уважительные к людям.

Борис насилу отвязался от словоохотливого старика.

АЛИК

Только я оделась и вышла на улицу, как меня догнал Алик Чолмоныев.

— Октябрина, пойдем вместе.

— Пойдем,— обрадовалась я.— А ты откуда меня знаешь? Я ведь новенькая.

— Валерка рассказывал, мы соседи с ним, живем рядышком. А я второй год уже в этой школе, с Алтая приехал.

Говорить с Аликом оказалось удивительно легко, несмотря на то что мы были с ним незнакомы. Мне понравились непринужденность будущего поэта, его горячность в споре, едва уловимый акцент речи и даже привычка называть людей только полными именами. Он говорил: «Октябрина», четко выделяя «О», и мне это обращение было непривычно, но приятно: я почувствовала себя взрослой.

— Скажи, Октябрина, ты в клуб зачем пришла? Просто так или писать пробуешь?

— Интересно, потому и пришла. Пока просто так. А если захочется самой что-нибудь написать — попробую.

— Зачем? Не надо писать, Октябрина,— почти испуганно стал убеждать меня Алик.— Не женская это работа. Это... понимаешь, тяжелый, мужской труд.

Я думала, он шутит, этот странный, смешной Алик, но надо было видеть его лицо, чтобы понять: говорит он вполне серьезно.

— А что же, по-твоему, должна делать женщина?

— Шить. Вязать. Готовить,— убежденно продолжал Алик.— Женщина должна...

Тут я не выдержала и рассмеялась над его непоследовательностью.

— Ты же... Ты же...— я не могла говорить от смеха,— ты сам ругал за это Наташу...

— Ой, как хорошо ты смеешься, Октябрина,— так непосредственно обрадовался Алик, что я смутилась.— Мой друг так смеется. Как зальется — птицы вокруг него собираются. Не веришь? Клянусь горами... А что касается Ростовой... зачем снова о ней? Давай о другом.

Чтобы изменить направление разговора, я спросила Алика, может ли он что-нибудь почитать мне. Он охотно согласился. Это были хорошие стихи, Дик.

Мальчишка-алтаец читал мне стихи.

Были они то прозрачно тихи,

То свежий ветер над ними кружил.

— Нравятся? — говорил