Умерла Ефросинья Андреевна в 1948 году. До самого последнего своего дня она помнила о ленинской телеграмме, часто рассказывала людям о памятных девяти днях сурового года.

6

В поселке Нижняя Мондома живут рабочие Белозерского леспромхоза. С одной стороны поселок омывает старый обводный канал, с другой — шумит вековой лес. Хорошо накатанная дорога ведет в Мондому из древнего русского города Белозерска. В поселке добротные дома, школа, почта, клуб, кафе «Березка»… Одним словом все, что положено иметь современному рабочему поселку. И живут тут трудолюбивые лесники. Александра Филипповича Ефимова, сына Ефросиньи Андреевны, долго искать не пришлось. Первый же встречный указал на новенький типовой дом, в котором живут две семьи.

— Милости прошу, — радушно встретил хозяин.

Он невысок, но коренаст. Смотрит открыто, честно.

— Временем? — переспрашивает он. — Временем располагаю. На пенсии с октября прошлого года. Вышел в пятьдесят пять. Как инвалид Великой Отечественной. Помню ли я ленинскую телеграмму? Очень хорошо. Об этом прекрасно знают и мои дети. Сколько их? Трое. Сын Валерий, отслужив в ракетных войсках, вновь стал лесозаготовителем. Михаил, слесарь поточной линии лесоучастка, готовится к службе. Дочка Ида работает в Ленинграде на заводе «Красный треугольник». Приезжает каждый год. Хозяйка? А в школе, буфетчица она. Живем — радоваться надо.

Но не вся жизнь этого пятидесятишестилетнего человека, как мы знаем, была сплошной радостью. Вернувшись с финской войны, он осел в леспромхозе. Потом — Великая Отечественная. Вернулся Александр Филиппович из госпиталя инвалидом. Работал сплавщиком, лесорубом, плотником… Было очень и очень нелегко, если после ранения на левой руке остался всего лишь один палец. Но старый солдат выдержал осе.

…Провожая меня, Александр Филиппович Ефимов еще раз посмотрел на большой портрет Владимира Ильича, который помещен на самом видном месте квартиры. На портрет самого дорогого человека на земле.

ПЕСНЯ ЖИТНУХИНА

1

Вокруг Сомова, Боровин, Климушина и других деревень земля скудная. Возьмешь ее на ладонь, а она скользит меж пальцев жидкими струйками. Снег весной с окрестных холмов — как с гуся вода. Полнилась, бурлила на перекатах широкая Вага-река. Но не полнилась от этого достатками жизнь крестьянская. «Не до жиру — быть бы живу», — невесело шутили мужики, но особенно и не унывали. «Глины да песку нам не занимать стать. Были бы руки, а голову на плечах не только для шапки носим».

Славились эти деревни отличным кустарным производством. Особенно оно процветало в Сомове, расположенном в семи километрах от Верховажья. Почти в каждой из двадцати четырех изб имелся гончарный круг и большая печь для обжига посуды и различных иных поделок. Называли эти печи «заводами», а посему мирские захребетники из зажиточных сел по адресу сомовцев ехидно прокатывались: «Хотя и нищие, но зато все поголовно «заводчики». Прокатывались, но в ярмарочные и базарные дни посуду «заводчиков» покупали весьма охотно. Хитрые сомовцы это знали и в свою очередь старались почище ободрать богатеев. Воз посуды на ярмарке в уездном Вельске стоил воз хлеба.

Изготовляли сомовские гончары чашки, ендовы, студники, кувшины, чайники, кое-что из художественной керамики. Мальчишки мечтали о свистульках, звук которых довела до соловьиного совершенства разбитная бабенка Марья Макурина. Это дало повод соседям-гончарам подшучивать над ее мужем Константином Степановичем:

— Выше тебя прыгнула Марьюшка. Но не унывай, твою ендову с брагой даже пьяный поп в масленицу мимо уха не пронесет.

Обиделся Константин Степанович и через некоторое время выставил на обозрение и зависть своих конкурентов… глиняный самовар. Даже угостил из него чаем. Вот какие мастера были в Сомове!

Лучшим же из лучших гончаров все-таки считали Василия Васильевича Житнухина. Ему шел тридцать первый год. Был он невысок росточком, но коренаст, курнос и крутолоб. Руки имел скорее не хлебопашца, а музыканта. Может быть, еще и поэтому простая глина из окрестных бугрищ на его гончарном круге превращалась в подлинные произведения искусства. «Слово заветное мужик знает, — говорили про него. — Никак из Питера секреты привез». Говаривали и завидовали. Как-никак, конкурент очень опасный на весенней ярмарке. А она обещала быть доходной и бойкой.

Всю долгую и тревожную зиму 1924 года Василий Житнухин, человек вообще-то веселый и общительный, мало виделся с деревенскими мужиками. Был он хмур и чем-то озабочен. Все свободное от обычных крестьянских забот время проводил на своем «заводе». Редко посещал традиционные вечерние встречи «за цигаркой», на которых гончары обсуждали «вопросы мировой революции» и вступление в товарищество обработки земли. «Большую деньгу зашибить хочет», — говорили одни про Житнухина. «Вот посмотрите, удивит всех нас новым способом обжига посуды», — говорили другие.

Мужики — народ дотошный, их на мякине не проведешь. Под различными предлогами сами стали вкатываться в избу Василия Васильевича, особенно в закуток, где стоял гончарный круг. Но эти их поползновения Житнухин пресекал в зародыше, каменной глыбой вырастая в дверях «завода».

— Неудобственно у меня тут, соседушки, — говорил он. — За стол милости прошу. Чайком побалуемся.

— Этакий жох, — тихонько ругался один из мужиков. — Нет бы поделился секретом.

А Василий Васильевич работал и пел. Пел он, надо сказать, неважно, все песни почти на один мотив.

— Никак, в певцы готовишься, — съязвил однажды тот же мужик. — Говорят, горлом большую деньгу грабануть можно.

— Готовлюсь, — серьезно ответил Василий, а потом добавил: — Жаль, нот не хватает. Думаю завтра махнуть за ними к климушинским коммунарам.

2

От Сомова до Климушина — рукой подать. Идет Василий Васильевич неспешно. Поскрипывает под чесанками снег. Морозец легкий, хорошо шагается. Мысли — о Климушинской сельскохозяйственной коммуне, ее руководителе Петре Ивановиче Куроптеве, большевике, мужике хорошо знакомом. Уж он завсегда выручит. А у него, Житнухина, к нему совсем особенное дело.

Да, а когда же он задумал его? Конечно же, в Петрограде в 1917 году. Служил Василий тогда рядовым в одном из пехотных полков. В грозные дни Октября их часть целиком перешла на сторону революции, исключая сбежавших офицеров. Радовали солдат принятые новой властью декреты о земле и мире. И все это тесно связывалось с одним именем — Ленин.

«Вот бы повидать Ленина», — частенько думалось рядовому Житнухину. Но сделать это Василию не довелось: уехал из Петрограда биться с беляками. Был рад, когда однажды раздобыл портрет Владимира Ильича — простую вырезку из газеты. Потом еще встретил фотографию Ленина. И эту, аккуратно сложив, спрятал в солдатский кошелек.

Вести из родной деревни шли и радостные, и одновременно тревожные. Родители писали, что жить стало вроде бы получше. Но шла война и на Севере. Вот-вот интервенты и белогвардейцы докатятся