В одну из таких мертвых ночей в город Ахтырку со стороны Лебедина вошла невысокого роста, щупленькая, чернявая девушка с небольшим чемоданчиком в руке. В городе вот уже несколько дней свирепствовали гитлеровцы, их патрули наводняли улицы, везде раздавались выстрелы.

Девушка с чемоданчиком благополучно добралась до дома номер тридцать восемь по улице Крылова, оглянулась по сторонам и осторожно постучала. Чуть погодя за дверью раздался густой мужской голос:

— Кто там?

— Скажите, пожалуйста, это дом номер восемьдесят три? — спросила девушка.

— Нет, это дом номер тридцать восемь, — ответил мужчина.

— Простите, я спутала цифры.

Звякнула щеколда, мужчина радушно пригласил:

— Входите. — Помолчав, спросил: — Давно?

— Несколько часов назад.

— На парашюте?

— Да.

— Следов не оставили?

— Надеюсь, нет.

— Багаж?

— В лесу, — ответила девушка.

— Хорошо, — сказал мужчина и только теперь представился: — Михайленко Филипп Андреевич.

— Ася, — сказала девушка. — Я вас знаю. Заочно.

— Пока этого достаточно. Э-э, — прибавив в фонаре свет, протянул вдруг мужчина, — сколько же вам лет?

— Двадцать.

— Есть хотите?

— Нет.

— Тогда — отдыхать. На чердаке место приготовлено. Утро вечера мудренее.

Оставшись одна, Ася ощупью разделась, сунула под жесткую подушку маленький пистолет, накрылась байковым одеялом. Внизу, в хате, что-то стукнуло, потом раздался певучий женский голос:

— Кто это к тебе приходил?

— Родственница. Дальняя, — равнодушно ответил Михайленко. — Я ее отправил спать на горище. В хате-то места нет.

Все стихло. Лишь изредка тишину нарушало гудение вражеских самолетов, летевших бомбить осажденный Харьков.

Несмотря на страшную усталость, Ася долго не могла уснуть. Впечатления дня и ночи стояли перед глазами, волновали, заставляли вновь и вновь переживать минувшее. Да, отныне она для окружающих будет дальней родственницей Филиппа Андреевича, прибывшей из города Сумы.

КРАЙ ДЫМНЫХ РОС

— Девочки, какой я родничок нашла! Вода вкусная-превкусная, аж зубы ломит.

Они теребили колхозный лен. Стояла невыносимая жара. Земля так затвердела, что, казалось, корни пожелтевших растений впаяны в камень. У школьниц сильно ныли натруженные спины, саднило намозоленные руки, а головы наливались свинцовой тяжестью. Хотелось пить.

— Где родничок? Показывай!

Люба повела девочек на конец поля. Около небольшого камня-валуна выбивалась из-под земли небольшим вьюночком хрустальная вода. По краям маленького углубления росли незабудки. Они были влажные и холодные, хотя вода из родника не выплескивалась: уровень ее в углублении был всегда одинаков. Хрустальный вьюночек, выбившись из-под земли, вновь уходил в нее.

Девочки напились воды. Она и впрямь оказалась вкусной и холодной: усталости как не бывало.

Любе вспомнились слова матери: «Главное, успеть вытеребить, обмолотить и разостлать лен под августовские росы». И она сказала девочкам:

— А теперь дотеребим эти два загона. Уж немного осталось.

Августовские дымные росы… Люба их почему-то особенно любила. С крыльца родного дома, что в селе Новом, она могла часами наблюдать, как вдали, меж перелесками, на низкие поля медленно падал туман. Сгущались сумерки. В лугах, в кустах ивняка, затягивали свои скрипучие песни коростели. Вот уже не видно полей, а на их месте словно бы разливаются озера беловатой воды.

Девочка любила неяркую северную природу, родное село. Тихая, задумчивая речка, кружево берез и трепет осин, земляничные поляны, а зимой — белые безмолвные поля, медноствольные сосны, ели, стынущие под тяжестью снега.

Потому-то и не хотелось Любе уезжать из родного села в районный центр Устье. А переезжать надо было — перебиралась вся семья: отец, мать, старшие сестры.

Вопреки ожиданиям, Устье Любе понравилось. Рядом был лес, в половодье неспокойное Кубенское озеро вкатывалось прямо в село. Жители в эту пору плавали по улицам на лодках.

Через год в семье произошло несчастье: умер отец. Старшие сестры как-то сразу повзрослели, стала серьезной и младшая, она вступила в комсомол, участвовала в художественной самодеятельности, дружила с товарищами. Здесь, в средней школе, к серьезной не по годам десятикласснице пришла и первая любовь. Он был ее одноклассником, любил книги, мечтал о вузе, стал самым близким и родным человеком. Звали его Никон.

Десятилетку Люба закончила с похвальной грамотой. В 1940 году это давало право поступать без экзаменов в любой институт. Но она не могла выбрать специальность. Тогда сестра Надежда, учительница, отправила все ее документы в Московский гидрометеорологический институт. Вообще, сестры считали, что Люба еще ничего не может решать самостоятельно.

Но все оказалось иначе. Любе не понравился гидрометеорологический институт, она ушла из него и поступила в школу метеорологии и связи при Главсевморпути. Тогда только что начали основательно изучать Север, и ее, как и многих, влекла романтика суровой Арктики.

В феврале 1941 года будущая радистка приехала из Москвы на каникулы. Ее мать, Екатерина Ивановна, жила в это время у дочери Надежды на станции Морженга Сокольского района.

— Говорят, там страшные морозы, белые медведи. Ты не боишься, Люба? — спросила Надежда.

— Что ты, Надя, нам-то, Лебедевым, к трудностям не привыкать…

АХТЫРКА — СТОРОЖЕВОЙ ПОСТ

Ася проснулась в десять утра, но с чердака не спускалась, пока в обед за нею не пришел Михайленко.

— Их не бойся, — кивнул он вниз. — Спрашивать не приучены, болтать лишнее — тоже. — И привел в хату.

— Ася, — подала руку девушка миловидной женщине, жене Михайленко.

— А отчество? — спросила та.

— Вячеславовна. Но вы зовите меня просто Асей.

— Это дочка моей двоюродной сестры, — пояснил Михайленко. — Из Сумы.

— А я и не знала.

— Я сам ее никогда не видел, — усмехнулся Филипп Андреевич. — Скрывается от немцев и полицаев. Что она там натворила, не будем спрашивать. Пусть пока поживет у нас. Так просила ее мама. Садись за стол.

Познакомилась Ася и с сыновьями Михайленко — Иваном и Мыколой — шестнадцати- и четырнадцатилетним хлопцами.

Обедали молча. Ася была голодна и с аппетитом уплетала борщ, жареную картошку со свиным салом. Михайленко помалкивал. Девушка это заметила и, чтобы завязать разговор, спросила:

— Почему ваши за стол не садятся?

— Они уже до нас, — ответил Филипп Андреевич, подкладывая в тарелку Асе картошку. — Ешь досыта, пока есть. Хоть небольшой запас, но имеем.

Ася только сейчас рассмотрела его. Михайленко было лет сорок, высокий, кряжистый, с повязкой на левом глазу, он выглядел не то чтобы мрачно, а сурово.

Вскоре хлопцы убежали по каким-то своим делам, а жена Филиппа Андреевича отправилась хлопотать по хозяйству. Первым о деле заговорил Михайленко.

— О тебе не расспрашиваю. Когда надо будет, сама сообщишь. Я сам местный, беспартийный, работаю в кооперации, развожу продукты на лошади, имею пропуск из комендатуры. Меня здесь многие знают, а некоторые подозревают в связях с оккупантами. Неплохо, а? — Филипп Андреевич улыбнулся.

— Совсем неплохо.

— Да… Фашисты зверствуют, местные полицаи стараются