Играть я умел на всём, кроме баяна и клавишных. Семиструнка у меня тоже была, но не такая. Не с цыганским строем, а с пониженным, с дополнительной струной для более низких диапазонов.

— Где играть научился? Ты ж не умел вроде, — сказал сосед.

— Да я так, немного… В лагере, — соврал я.

Сосед заржал.

— Я тоже… Ха-ха-ха! В лагере!

— Только я на шестиструнке, — добавил я.

Я наконец взял гитару в руки, провёл пальцами по струнам. Так и думал, расстроена.

— Высоцкий так играл, на расстроенной гитаре, — с видом знатока заявил сосед.

Хотелось сказать, что ты-то не Высоцкий, но я сдержался и молча принялся крутить задубевшие колки. Для того, чтобы настроить ленинградку, нужны недюжинная сила в пальцах, твёрдая уверенность и абсолютный слух. Ну или пассатижи, если силы в пальцах не хватает, потому что колки на ней не смазывались, наверное, года этак с пятидесятого.

Камертона, само собой, не имелось, поэтому настроил просто по первой струне, не особо заботясь о точности. Пришлось ещё и вспоминать классический строй семиструнки. На открытых струнах должен получиться соль-мажор.

Когда всё оказалось готово, я провёл пальцами по струнам, наслаждаясь чистым звучанием, а потом начал играть.

Глава 3

Я играл до тех пор, пока не почувствовал, как начинают болеть пальцы, на которых ещё пока не было нужных мозолей. Ну хотя как играл. Импровизировал, на ходу сочиняя и обыгрывая обрывки знакомых мелодий. Запинался, косячил, само собой. В пальцах не было такой подвижности, суставам и сухожилиям подобные нагрузки были в новинку. Да и строй классической русской семиструнки был для меня непривычным, из-за чего я несколько раз сбивался.

— В лагере, говоришь, научился? — удивлённо воскликнул сосед, когда я в последний раз провёл пальцами по струнам и с сожалением отставил инструмент в сторону.

Всё это время, пока я играл, он молча таращился на меня, как на инопланетную форму жизни.

— Я-то думал, тебе пару аккордов блатных показали… А ты вон как шпаришь… — сказал он. — Это так нынче в пионерлагерях учат?

— Показали-то немного, остальное я сам, — сказал я.

В принципе, даже почти не соврал. Примерно так и было в моей реальности, гитару я осваивал самостоятельно, без всяких преподавателей и музыкальных школ. Подбирал аккорды и мелодии на слух, упорно просиживая десятки и сотни вечеров наедине со своей первой гитарой, шестиструнным болгарским «Орфеем», доставшимся в наследство от дядьки, который разбился на мотоцикле. Сейчас у меня, значит, есть фора.

— Талант! — воскликнул сосед.

— Да бросьте, — сказал я.

В талант я не верил и не верю. Есть предрасположенность и целеустремлённость с упорством, и их соединение обычно и принимают за «талант». Если человек предрасположенный не будет трудиться над собой, то его легко заткнёт за пояс человек, просто потративший тысячи часов на обучение. Талантливым музыкантом я себя никогда не считал. А вот целеустремлённым и упрямым — да.

— Не, зуб даю! — возразил сосед. — Ты ж прям… Вот так!

Он изобразил в воздухе что-то отдалённо похожее на соло на воображаемой гитаре.

— Никогда не слышал, чтобы вот так пиликали, — добавил он. — Вживую, в смысле. А аккордами можешь? Высоцкого знаешь песню, про дурдом?

— Не, пальцы болят, — отбрехался я, демонстративно потирая раскрасневшиеся от струн подушечки пальцев.

— Ну ты, конечно, даёшь, — протянул сосед. — Не ожидал, не ожидал. Давай краба!

Я протянул свою тощую ручонку, и он сграбастал мою ладонь в свою пятерню, крепко пожимая обеими руками. И я не ожидал, что моя импровизация приведёт его в такой неподдельный восторг. Подумаешь, немного размял пальцы. В конце концов, это же не соло Фридмана из «Tornado of Souls». И даже не гнусавая песня про одуванчики на трёх блатных аккордах.

— А дома-то гитара есть у тебя? Я бы пришёл, послушал ещё, как играешь, — сказал сосед. — Хотя чё это я, откуда у вас, Люська же эт самое… Слушай, Шурик, а забирай вот эту, дарю!

Я недоверчиво нахмурил брови.

— Ну нет, как это, — буркнул я. — Я не могу.

— Бери-бери, мне всё равно скоро эт самое… Да и всё равно без дела стоит, пылится, а так хоть в хороших руках будет. Бери, говорю, — настоял сосед.

— Спасибо, конечно… — протянул я.

Грех отказываться, когда тебе предлагают инструмент, который всё равно пришлось бы добывать так или иначе. Пусть это всего лишь старая пошарпанная ленинградка, она станет первым шагом на моём пути обратно к музыкальному Олимпу.

Снаружи, в подъезде, послышался какой-то шум, голоса, детские визги. Сосед криво усмехнулся.

— Ну, маманя твоя точно идёт, зуб даю, — сказал он, поднялся, сунул в зубы папиросу и уверенно направился к двери.

Я пока остался сидеть на тахте.

— Люсь! Привет! Нашёлся твой Шурик, вон, у меня сидит, чаёвничает, — послышался голос в подъезде.

— Ну я ему щас задам… — послышался другой голос.

В крохотную квартирку разъярённой фурией влетела дородная баба, мокрая от дождя и разбрызгивающая холодные капли.

— Ты! Скотина! Подлюка такая, где ты шляешься! Где шлялся, я спрашиваю! И чё мы сидим⁈ Расселись, как королевичи, а ну, поднимайся, бестолочь, живо домой! — вместо приветствия она перешла на визг, который я воспринимал с трудом.

На соседа ей, похоже, было абсолютно плевать, как и на троицу малолетних детей, заглядывавших из подъезда внутрь чужой квартиры. Скандалами и сценами она, очевидно, питалась, как энергетический вампир.

Даже выглядела она как не очень умная, но зато склочная и желчная баба. Брыластое лицо, мелкие пергидрольные кудри, презрительно поджатые тонкие губы. Мне она показалась крайне неприятной собеседницей. Особенно когда диалог начинается с прямого оскорбления.

Так и хотелось спросить, мол,