Ты произнесла это не тем довольным, ленивым тоном, который обычно бывает у тебя после соития, а немного напуганным, умоляющим – я услышал в нем какие-то новые нотки – не мимолетный каприз, а глубокое желание, и мне почудилось, что я знаю, чего ты хочешь, и почти поддался тебе. Я расслабил мышцы и плечи, чтобы ты не подумала, будто что-то во мне бунтует, восстает против тебя, чтобы ты не услышала недоуменное брюзжание у меня внутри: «Что это с ней, чего еще она хочет, она ведь уже получила свое». А ты будто услышала и прошептала: «Даже если ты хочешь выйти – не выходи, потерпи хоть немного». Тогда я спросил, с четвертинкой раздраженной усмешки в голосе: «Что это – опыты над людьми?» Ты не ответила и лишь плотнее прижалась ко мне мягкой теплой грудью. Будто говорила ею со мною. Я услышал твое дыхание возле своего уха и немного растерялся, не хотел тебя ранить, чувствуя, что ты погружаешься в одно из своих женских состояний, которые всегда чересчур глубоки для меня. Мой член обмяк и сжался, как всегда в минуты трансцендентальных размышлений, но ты не давала ему выскользнуть. Не забывай, что я был немного голоден, как всегда бывает после секса, и лежал беспокойно, будто вынужденный вверить свою судьбу в руки постороннего человека. Странно, как ты вдруг стала мне посторонней после такой глубокой близости, и эта твоя прилипчивость была для меня слишком интимной в эту минуту. Я гадал про себя, когда же тебе уже наскучит эта игра, когда закончишь загадывать свое желание. Своим членом я ощущал, что ты зажмурила глаза с определенным намерением, моя рука затекла под твоей спиной, и ремешок часов запутался у тебя в волосах. Я молился заснуть, чтобы он – покойник – как-нибудь выскользнул наружу, и мы оба, улыбнувшись, быстро позабыли бы об этом эпизоде. Но ты беззвучно прошептала: «Нет, помоги мне удержать его внутри», – и я почувствовал, что ты читаешь мои мысли».

У меня в горле уже набух застарелый волдырь с горечью – низкий, мохнатый хрип назревал у меня внутри, и ты, само собой, почувствовала это, беспрестанно шепча мне на ухо, как молитву, чтобы я был с тобой, а не с ним, побудь со мной, будь со мной. И я напомнил себе, что с завтрашнего дня снова начинаю делать упражнения для спины, занялся составлением списка задач, которые нужно решить на работе, – я слишком долго пренебрегал делами, – а ты шептала мне что-то в самое ухо, так близко, что я не мог ничего разобрать. Тогда ты нежно провела языком по моему уху, и мы оба оживились. Мой рыбий хвостик на мгновение затрепетал, и твое море поднялось ему навстречу. Про себя я подумал – почему бы нет, было бы недурно. Давно уже мне не случалось возбудиться два раза подряд, не выходя, интересно, удастся ли. Ты расправила свое тело, я скользнул рукой вниз, перебирая пальцами твои позвонки, лизнул твою шею, чуть соленую от пота. Подумал, что слово «плоть» и правда звучит немного по-мясницки, но, произнося про себя «плоть Мириам», я словно набрасываю на него мягкую вуаль нежности и красоты. Мысленно произнес: «Ее плоть, тело, бедра», – и отчего-то вспомнил Майю. От этой мысли я тут же поник, мой позвоночник вобрал обратно густой нектар, голова тяжело опустилась, и я произнес: «Ну, ничего не получится». Ты ответила: «Только не выходи, не столь важно, только не выходи сейчас». И я раздраженно спросил: «Ладно, но до каких пор?» А ты пролепетала, словно сквозь сон: «Пока не испугаемся».

Я подумал – это не страшно, а просто противно. Нужно прислушиваться к телу, и если оно хочет выйти – позволить, а не издеваться над ним. Ведь очевидно, что за нашими потребностями, инстинктами и порывами скрывается некая биологическая причина. Твоя настойчивость наполнила меня беспокойством и тупой злобой. Я слышал, как ты дышишь мне в ухо – глубоко, сосредоточенно, – и вспомнил, что мы с тобой придумали, когда однажды гуляли вместе – в тот единственный воображаемый раз. Три полных дня мы провели тогда вдвоем. Мы придумали, что ухо похоже на руины амфитеатра. Быть может, именно поэтому их так строили.

«Ну и сколько еще ты предлагаешь нам лежать в этой позе?» – пробурчал я и объяснил, что, поскольку я, презренный, сделан из плоти и крови, то вынужден время от времени справлять нужду, а ты прильнула ко мне и произнесла: «Мочись в меня». Я взял минутку на размышление и, поверь, даже попытался насладиться искоркой пошлости, проблеснувшей в твоем предложении. Спросил, не вредно ли это для твоего здоровья, а ты пробормотала, что это я вреден для твоего здоровья. «Только, прошу, не выходи, чего ты так боишься? – спросила ты в полудреме. – Я же не предлагаю тебе вместе отправиться на Огненную Землю. А только чтобы мы остались единым целым» «Но для чего? – взбесился я. – Я и так чувствую между нами очень тесную связь, кажется, в моей голове едва ли найдется область, в которую ты еще не проникла. Ты врываешься в мои детские воспоминания, встречаясь в них со мной. Твои слова льются сквозь меня, они гнездятся у меня внутри, выкидывая моих собственных птенцов». И я начал что есть сил накручивать себя, чтобы вот так, в припадке злости, подняться на локтях и выйти из тебя. Но ты крепко прижала меня к себе: «Тебя злит, что я проникаю в твои мысли?» Я ответил: «Нет, все было прекрасно. Ночная встреча на улице. То, что благодаря тебе я начал видеть сны. Тот факт, что я способен вести твой дневник, и твой голос, который я кое-как научился извлекать из себя, – все это чудесно, потрясающе. Но сейчас мне очень, очень хочется выйти». Ты выслушала с улыбкой и сказала: «Не выходи».

«Почему?» – безнадежно спросил я, а ты ответила: «Чтобы хотя бы раз остаться единым целым, столько, сколько выдержим». Я прошипел, что любые две собаки могут застрять в таком положении, так какой в этом смысл. А ты произнесла с испугом в голосе: «Не убегай от меня». А если возьму и выйду? «Не выходи». А если? «Послушай (сказала ты), мне тоже нужно в туалет». Так мочись тут. «Я не могу, стесняюсь». Так что ты предлагаешь? «А ты?» Знаешь, давай вместе уснем и написаем в постель, как дети…

Ты засмеялась, потому что однажды я рассказал тебе, – или, может, только подумал, – как, уже будучи взрослым, пытался написать в постель и просто не смог. Я тоже рассмеялся, и ты, конечно, поняла почему – мне было приятно, что тебе известны все мои мысли в мельчайших подробностях. Это доставило мне неожиданное удовольствие, – а ведь еще минуту назад просто выводило из себя. Не понимаю, как так, не понимаю себя, когда я с тобой. В точности как ты сказала: в этой самой близкой к тебе точке я вдруг бегу прочь. Остерегайся меня там – я могу лягнуть, как лошадь. Доверяй лишь моему коварству – это тебя защитит. А ты, будто пропустив мои слова мимо ушей, заявила, что даже если мы замараемся, наша связь все равно останется непорочно чиста. На этот раз я немного заплутал в витиеватой торжественности твоей речи. Ей-богу, есть у тебя словечки, будто ты выступаешь на собрании в кибуце пятидесятых годов. Я с наиглупейшим выражением ответил, что верю в твою способность очистить меня от скверны. Ты же возбужденно спросила: «Ты и правда считаешь, что я на это способна?» Твоя левая щека зарделась, и я ответил, что если это кому и под силу, то только тебе. Ты закрыла глаза, будто мои слова были для тебя невыносимы. Я расслышал твои мысли, почувствовал, как твоя плоть вновь обхватывает меня, и решил, что ты вновь загадываешь желание. Но ошибся – то была клятва. Значит, еще не все знаки твоего тела я научился разбирать. Это моя личная клятва. Я спросил, в чем ты поклялась, но уже и сам знал ответ – он свободно перелился из твоего тела в мое. Ты попросила произнести это вслух, и я произнес: ты поклялась переспать со мной столько раз, сколько я спал с женщиной, не любя. Ты ответила: «Угадал». Точнее, ты ничего не ответила, но я почувствовал, как ты припала ко мне своими веками – там, внизу. На меня тут же вновь нахлынуло ощущение, что я в ловушке, что ты не даешь мне дышать, заматываешь меня в кокон, насильно удерживаешь в себе, причиняя мне невыносимые муки. Прими к сведению, что у меня может начаться приступ клаустрофобии в чужом теле, которое вдруг смыкается вокруг меня. Ты прижалась ко мне и сказала: «Только не выходи. Мне необходимо узнать, что происходит, когда люди остаются в таком положении, и я хочу узнать это с тобой». На что я отозвался: «Я расскажу тебе, что произойдет. Мы вместе будем гнить в моче и дерьме, а потом, может, и вовсе начнем разлагаться. А может, с нами вообще случится какая-то невероятная мутация?»