танце он рассмотрел её лицо. Большой разрез глаз, долгий тонкий нос, выразительные, чуть припухлые уста, роскошные тёмно-русые волосы, красиво убранные в высокую причёску, волновали его. Но её большая грудь, скрытая платьем, возбуждала более всего. В первый раз в своей жизни молодой человек вдруг почувствовал страстное и безумное желание овладеть женщиной. В нём проснулся мужчина.

– Как зовут тя, благородная паночка? – спросил Иваницкий, кружа её в танце.

– Марина! – отвечала та, улыбаясь.

– Отчего не вызнаеши, яко звати меня? – вновь поинтересовался он минут через пять.

– Усем звестно, шо ты – Димитрий Иваны́цкий, сиречь сын Велыкого государя Московского Иоанна, – весело играя очами, отвечала она.

Он загадочно улыбнулся и склонил голову. Они долго танцевали потом, не отпуская друг друга весь вечер, разговаривали, шутили, смеялись. В перерывах, когда становилось жарко, пили прохладное красное вино. Лёгкий хмель волновал сердце, слегка туманил голову и от того обоим становилось ещё веселее и приятнее друг с другом. Только под конец ассамблеи Иваницкий вспомнил, что даже не спросил, кто она.

– Кто ты, Марина? Какого роду и звания твои отец и мать? – наконец решился узнать он.

– Я принадлежу древнему и знатному шляхетскому роду Мнишков. А отец мий – воевода Сандомирский Юрий Мнишек, – с улыбкой отвечала паночка обескураженному молодому человеку.

Тем временем Сандомирский воевода, попивая вино из большого хрустального бокала, в окружении своей супруги, слуг и друзей со вниманием следил за тем, что происходит между молодыми людьми.

* * *

С той памятной ассамблеи Иваницкий потерял покой. Они встречались ещё несколько раз, и каждая встреча была желанной, особой, неповторимой для обоих. Марина постоянно улыбалась Иваницкому и загадочно смотрела ему в глаза. Он в смущении опускал очи и чувствовал, как в его груди сумасшедше колотится сердце. Она часто протягивала ему свою руку, что было непривычно для него, ибо в России девы и жены не смели первыми подать руки мужчине. Она же брала его длань своими пальцами и вела за собой. Он послушно следовал за ней и трепетал от её прикосновений. Они гуляли в саду и в парке близ воеводского дома и подолгу беседовали. Марина расспрашивала его о жизни в России, он охотно рассказывал. О её прошлом он почти ничего не узнавал, да и не хотел знать. Он жил настоящим, мечтал о завтрашнем дне и чувствовал, что его будущее вершится сегодня, и будет связано с этой женщиной.

* * *

В своём новом загородном дворце близ Варшавы – новой столицы Речи Посполитой король Сигизмунд III Ваза созвал Совет. Был приглашён и литовский канцлер Лев Сапега.

– Я вполне убеждён, и тому достаточно свидетельств, ваше величество, что сей «претендент» на Московский престол никакой не самозванец, а доподлинный царевич – сын государя Иоанна IV, – по просьбе короля излагал свои соображения канцлер.

– Ну, а если великий канцлер всё ж ошибается относительно «претендента» и тот является самозванцем, так ли важно это для королевства, государь? – лукаво задал вопрос граф Замойский.

– Думаю, нам вообще не стоит заострять своё внимание на достоверности личности этого человека. Самозванец он или нет, не важно, – поглаживая клинообразную бородку, промолвил король. – Важнее другое! Его свели с Сандомирским воеводой. А Мнишек, насколько я знаю, является скрытым приверженцем готовящегося заговора и «рокоша»[63] шляхты в южных и восточных воеводствах нашего королевства. Мне известно, что готовится рокошь и рокошанская шляхта резко настроена против нас.

– Государь, я считаю, мы должны поступать предельно честно, если хотим рассчитывать на человека, предъявившего права на Московский престол. Иначе, если вскроется подмена, и произойдёт переворот, нас ждёт война с Москвой. А нашему, уставшему от войн королевству, совсем не нужна война с двумя серьёзными врагами – на севере и на востоке, – с удивлением пожав плечами, промолвил Литовский канцлер.

Он явно намекал на то, что с 1600 года король с перерывами вёл военные действия против Швеции, стремясь вернуть себе шведский престол, которого был лишён восставшей против него шведской знатью.

– Однако наши успехи явлены в победном сражении под Кокенгаузеном в позапрошлом году (1601 год). В этой войне с изменниками и протестантами, захватившими власть в Швеции и лишившими нас престола, сам Господь оказывает нам помощь и поддержку, – с высокомерной улыбкой отвечал Сигизмунд канцлеру. – Проблема, как я думаю, заключается, прежде всего, в том, стоит ли нам поддерживать Сандомирского воеводу Мнишка и этого «претендента». Что делать с ними? – продолжал король, спрашивая окружающих.

– Государь, есть слух, что сам апостолик заинтересован в вопросе о появившемся «претенденте» и наследнике Московского престола, – подметил Замойский.

– Позиция Климента Алдобрандини по этому вопросу не устраивает нас и, думаю, не во благо интересам нашего королевства. Я хорошо знаю этих московитов. Мы вряд ли сможем перехитрить и подчинить, таким образом, нашим интересам Россию. Даже путём церковной унии! А именно на унию и рассчитывает наместник престола святого Петра. Да, и сама уния с русскими церковными ортодоксами нас не устроит. Другое дело – загнать московитов в угол, силой навязать им наши условия игры. И в этом вопросе мы найдем себе достойных союзников, – рассуждал Сигизмунд.

– Но выступит ли нашим союзником в этом вопросе кесарь Священной Римской империи, ваше величество[64]? Ведь всем известно, что в своей внешней политике кесарь проводит по отношению к Москве собственный политический курс. У Вены с Москвой есть свои интересы, и это, прежде всего, касается отношений с Оттоманской Портой, – вновь задал вопрос и изложил свою позицию граф Замойский.

– Это серьёзное дело, над которым ещё предстоит поразмыслить и предложить Вене наши условия, – обдумывая что-то, промолвил Сигизмунд. – Но важнее всего нынче решить проблему, которую породили эти смутьяны – Зебжидовский, Гербурт, и виночерпий Литвы Януш Радзивилл[65]. И без того мало нам смутьянов в Швеции!

– Государь, а не будет ли правильно в данной ситуации свести и ознакомить «претендента» с вождями рокошан. Ведь они найдут много общего. И если рокошане убедят «претендента» и окажут ему посильную помощь, то это в значительной степени облегчит наше положение и создаст угрозу Москве. Хотя с московитами у нас уже заключено двадцатилетнее перемирие, – предложил граф Замойский.

– Что ж, пожалуй, это – выход для пара, накопившегося в кипящем котле нашего Варшавского правительства. Но не «хотя», как вы изволили выразиться граф, а «тем более». Потому, что если «претендент» и рокошане выступят совместно против Москвы и кесаря Бориса, мы тот час объявим в Москве, что это произошло без нашего ведома. Мы подчеркнём, что это произошло без какого-либо участия с нашей стороны. Это – смутьяны, которые выступили