и землях начались пасхальные дни. В начале мая 1603 года Иваницкий и его содруги прибыли в Сандомир. Воевода, а это был убелённый сединами, родовитый шляхтич, которому уже минуло за пятьдесят, принял гостей очень дружелюбно, с большим вниманием и интересом к ним, но всё ж осторожно.

Он разместил приезжих на постоялом дворе близ своего дома в Сандомире и каждый день приглашал их к себе под разными предлогами. Обедали они прочти каждый день в доме воеводы. За столом, как правило, собирались впятером: сам Мнишек, князь Константин, Иваницкий, Отрепьев и Повадин. Семья воеводы жила в загородной усадьбе и пока не торопилась приезжать в город. Обед длился часами. Подавались редкие старые вина, жареная дичь, соленья, супы, свежая, молодая зелень. Под завершенье трапезы – восточные сладости, взвары, сухофрукты. Бесконечные беседы о разных вероучениях велись во время этих обедов.

Опытный в светских делах и интригах, Мнишек был немногословен и воздержан во всём и предпочитал более задавать вопросы и выслушивать собеседника, чем высказывать своё мнение. Как и многие представители его сословия, Мнишек находился в оппозиции королю Сигизмунду и поддерживал связь с её лидерами, тайно готовившими восстание (рокошь) против «шведского сына». Первоначально все разговоры с Иваницким, Отрепьевым и Повадиным велись вокруг отношения новых гостей к Сигизмунду. Мнишек как бы выяснял, не являются ли его новые гости сторонниками короля или, не дай Боже, его тайными соглядатаями. Когда же он убедился, что гости совершенно далеки от этого, то успокоился.

Пришло лето. Наконец гости узнали, что из загородного поместья возвратилась и семья воеводы. Правда в тот день жена и дети к столу не выходили. Но как раз, когда обед заканчивался, один из слуг, сопровождавших семью воеводы, зачем-то заглянул в трапезную палату и застыл от изумления. И тут случилось нежданное…

Слуга смело, без спроса, вошёл в трапезную, пал на колени пред Иваницким, простёр руки и с трепетом запричитал:

– Государь мой, Димитрий, погляди на меня, холопа твоего! Ты ли, государь, воистину здесь, среди нас?

Расстрига поднялся со стула. Посмотрел в глаза коленопреклоненному слуге и с болью в голосе спросил:

– Кто ты, раб Божий? Откуда знаешь и когда встречал меня?

Слуга подполз к Расстриге, обнял его колени и со слезами на глазах отвечал:

– Государь мой, яз – слуга твой – Власька Меншиков! Двунадесять лет тому назад оставил тя, не простившись, в Чирцовой пустыни на Мезенском лукоморье у моря Дышащаго. Из Углича привезли мы тя тогда в обитель вместе с Юркой Петровым Огурцом и Васькой Недорезом.

Расстрига внимательно всмотрелся в лицо Власия, а на его лице появилась улыбка. Он явно узнал слугу.

– Встань с колен, раб Божий. Се яз есть пред тобою. Как же ты оставил Чирцову пустынь, не простившись со мною? Ведь ты ж подвизался в спасении моём?

– Так уж благословили меня, государь мой. И не токмо тя, государь, но и родную землю оставил. Иначе закончить бы мне, да и Юрью и Ваське жизнь на дыбе, или под секирой. Васька у Чирцовой пустыни ушёл. А мы с Огурцом – на другой день. Яз – в Литву, государь, к Вишневецким. Их указал мне, и письмецо передал князю Адаму дядя твой Афонасий Нагой. Царство ему небесное! – молвил слуга, поднимаясь с колен, вытирая слёзы и крестясь.

– Как, уже ль помер дядя Афонасий?

– Помер, государь. Из Чирцовой пустыни перебрался в Сийскую обитель и там от помер. Уже два года, как отошёл в мир иной. Отписали мне о том монаси Сийския, – отвечал слуга.

– А что Вася Недорезов, а и содруг твой Юрий Огурцов? Живы ль?

– Живы оне, государь. Васька Недорезов по сей день в полунощных землях скрывается, прихода твоего дожидаясь, то доподлинно известно. А Юрка Петров Огурец, будучи грамоте обучен, прилепился того ж лета к первому дьяку Щелкалову и несколько годов при оном служил. А как приишло время и ён в Литву подалси. Таперь же у самого канцлера Льва Сапеги в услужении. А яз уж потом от князя Адама Вишневецкого с князем Константином перебрался сюды – в Сандомир. А исчо с Москвы год тому бежали в Литву дети боярские Хрипуновы, что в услужении у Романовых-Юрьевых были. Спасли ся от аспида-василиска Годунова! Таперь и оне здесь. Слава Господу! – радостно рассказывал Власий.

– Господь наш Исус Христос сберёг праведных слуг заступничеством своим, – творя крестное знамение, вымолвил Расстрига дрожащими устами и со слезами на глазах.

– Се достойно удивления, как эти русские встречаются, узнают друг друга и радуются своим землякам, – тихо по-польски шептал князю Вишневецкому на ухо Мнишек.

– Таково свойство большинства московитов, – согласно кивая головой, также тихо по-польски отвечал князь.

– Завтра же приведи ко мне Хрипуновых, хочу повидать, порасспросити и проведати про нужды их, – повелительно молвил Иваницкий.

Меншиков покорно и радостно поклонился Расстриге.

* * *

Весёлая ассамблея развернулась на следующий день в доме Мнишков. Иваницкий не ожидал, что увидит столь красивую молодую женщину так близко – рядом с собой. Первоначально хмель не позволил ему хорошо рассмотреть её. Однако он сразу заметил эту молодую «паночку». Она чем-то выделялась, хотя и была довольно далеко от него – среди молодых дам в другом конце палаты. Гости же пили вино, которое слуги разносили и наливали по бокалам, угощались фруктами, стоявшими на столиках у стен. Но потом под сводами палаты вдруг закружилась и разлилась весёлая музыка. Играли четверо музыкантов. Рожок, волынка, флейта и скрипка запели в унисон. Хорошо одетые молодые люди – «панычи» стали приглашать нарядных «паночек», кланяясь им, беря их за кисть руки и становясь с ними в круг.

Иваницкий уже успел познакомиться с нравами литовско-польского шляхетства и понял, что начинаются танцы. Стоя немного в стороне, он беседовал с Отрепьевым и с князем Константином Вишневецким. Тут та самая молодая дама, ранее особо замеченная им, направилась в их сторону. Отрепьев, стоявший рядом, смерил девушку глазами, с прищуром оценивая её великолепную фигуру и кланяясь ей. Но та, обойдя Отрепьева и Вишневецкого, направилась прямо к Иваницкому. Протянув с поклоном левую руку, она взяла его за запястье правой. Он невольно поклонился ей. Тем временем круг танцующих тронулся и поплыл посолонь. Иваницкий посмотрел ей в глаза. Она не отвела их, и они поплыли в общем хороводе танцующих, слегка притопывая стопами по каменному полу гостиной палаты. Он перехватил её левую руку своей правой и взял её за кисть, ощутив всем своим существом её амбре, почувствовав её душистую, влажную ладонь и её пальцы.

В