— Он сейчас в амбулатории приём ведёт, велел мне показать больных, больницу, а затем проводить вас к нему.

— Я сам провожу доктора, — сказал вошедший в это время в комнатку высокий, худой, рыжеватый мужчина с лицом, тронутым оспой, небольшими светлыми усами и каким-то пронырливо-хитроватым выражением бледно-голубых, почти бесцветных глаз.

— А вот и Василий Прокопыч, наш заведующий хозяйственной частью. Знакомьтесь, доктор, — сказала Нюся.

Заведующий подошёл к Алёшкину и протянул ему руку:

— Будем знакомы, — сказал он неожиданно приятным, чистым голосом, — я завхозом здесь уже десятый год работаю, почти вместе с Антоном Ивановичем Чинченко пришёл.

Поздоровавшись с завхозом, Борис ответил:

— Очень хорошо. Я думаю, что мы с вами тоже порядочно поработаем, а сейчас вам подождать придётся: я сперва с Нюсей обход в больнице сделаю, ознакомлюсь с лечебным помещением, а потом и в амбулаторию пройду.

— Слушаюсь, я пока на кухню схожу, да и своё хозяйство к показу подготовлю — склад и т. п., — сказал Василий Прокопыч и вышел.

Почти одновременно с ним через другую дверь вышли из кабинета и медики. Они попали в такую же маленькую комнатку, у одной из стен которой стоял довольно высокий деревянный шкафчик со стеклянными дверцами. На его полках, покрытых марлей, лежали кое-какие медицинские и зубоврачебные инструменты, из стаканчика торчало несколько термометров. В середине стоял заметно пожилой железный стол, покрытый клеёнкой. Своим видом он напомнил Борису о столах старой институтской анатомички, да он, наверно, таким и был, но здесь, очевидно, служил столом перевязочным, а, может быть, и операционным. При виде его Алёшкин невольно улыбнулся и, повернувшись к Нюсе, спросил:

— А это что за комната?

— Это процедурная, мы здесь уколы делаем, а Антон Иванович иногда проводит и операции.

— Операции? — удивился Борис Алёшкин. — Какие же?

— Разные: чирьи, нарывы вскрывает, как-то даже «сучье вымя» вскрывал. Хотя больная кричала здорово, но потом быстро поправилась. А вот на этом кресле, — она показала на белый деревянный стул с приделанными к нему подлокотниками и подголовником из простого деревянного бруска, стоявший в углу комнаты, — Антон Иванович и зубы удаляет.

Кроме перечисленной мебели, у окошка стоял маленький деревянный столик, покрашенный белой краской, на котором в небольших стеклянных баночках были налиты какие-то растворы и положены мази. В большом стакане находилось несколько шпателей, четыре пинцета лежали на железной крышке от маленького стерилизатора. В самом стерилизаторе лежали два шприца разных размеров. В противоположном углу комнатки висел обыкновенный рукомойник, под которым на подставке стоял железный таз банного типа. Вся комнатка была свежевыбеленной, пол покрашен и тщательно вымыт.

Алёшкин невольно подумал: «Да, в этих условиях пока, пожалуй, особенно хирургией не займёшься. А что касается зубов… Я ведь даже и не видел, как их удаляют. На таком стуле драть зубы — как раз будет, как в чеховской “Хирургии”».

Тем временем они с медсестрой вышли через дверь, расположенную напротив окна, в довольно светлую комнату размером около 20 кв. метров. Там в два ряда стояли восемь железных солдатских кроватей, они были аккуратно застланы чистым постельным бельём и покрыты серыми суконными одеялами. На трёх из них лежали женщины. Они с любопытством уставились на вошедших.

Борис Яковлевич, войдя в палату, поздоровался с больными, на что те довольно дружно ответили. Нюся держала обыкновенную ученическую тетрадь, в которой был список больных. Против каждой фамилии по-русски стояло название лекарств, дозировка и режим приёма. Подойдя к лежавшей с краю пожилой женщине, медсестра сказала:

— Тётю Дусю Антон Иванович только вчера положил, говорил, не воспаление ли лёгких у неё. Он сказал, вот доктор приедет (это про вас), и пусть первой посмотрит её.

Борис понял, что это экзамен, и, пожалуй, посерьёзнее государственного. Он подошёл к больной и спросил, как её зовут. Та слабым голосом ответила, что звать её Евдокия Пархоменко, она доярка. Вчера пришла в амбулаторию, потому что голова болела, и кашель открылся, а Антон Иванович взял, да и положил в больницу. Борис снова обратился к больной:

— А как вас по отчеству?

Та немного удивлённо взглянула на доктора и сказала:

— Мироновна.

После этого она закашлялась и, нагнувшись с постели, выплюнула в стоявшую под кроватью стеклянную банку большой сгусток мокроты. Борис, взглянув туда, спросил у Нюси:

— А где её история болезни?

Медсестра немного удивлённо посмотрела на Алёшкина и ответила:

— Я не знаю… Вот! — она протянула тетрадь. — Как только поступит больной, так я в эту тетрадку записываю. Антон Иванович после осмотра назначение сюда же велит записать. Вот тёте Дусе прописал банки поставить и от кашля кодеин давать. Порошки у меня там, в процедурной, в шкафу лежат.

— Ну а температуру-то вы больным меряете?

— Конечно, меряем и вот здесь же, в тетрадке, записываем. Антон Иванович при осмотре больных всегда эти записи смотрит. У тёти Дуси вчера вечером около 40 было, а сегодня утром уже 38.

Взглянув повнимательней в Нюсину тетрадь, Борис увидел, что вторая половина листа была разграфлена на клетки, в которых записывалось число и буквы — У/ В, а под ними температура больного.

— Ну, ладно. Мы потом ещё поговорим об историях болезней… А теперь, Евдокия Мироновна, снимите-ка рубашку, я вас послушаю. Сесть можете?

Женщина взглянула на медсестру и поднялась на постели лишь после того, как та ей повторила:

— Садись, тётя Дуся, садись, доктор послушает. Ведь вчера Антон Иванович слушал, ничего не случилось с тобой! Садись-ка.

Сев, женщина с недоверием смотрела на какую-то маленькую блестящую штучку с длинными резиновыми трубками, висевшую у доктора на груди. Тот взял её в руку, а трубки вставил в уши, затем приложил эту штучку к спине больной. Антон Иванович вчера её слушал трубкой, да и всегда он больных трубкой слушает, а этот доктор — какой-то непонятной штучкой.

Кстати сказать, и Нюся с некоторым удивлением смотрела на довольно диковинный аппарат в руках у молодого доктора. А это был самый обыкновенный фонендоскоп, с которым сейчас знакомы даже маленькие дети, но в те времена он только ещё входил в употребление, и даже многие профессора в институте, который закончил Алёшкин, предпочитали старую заслуженную трубку (стетоскоп), а иногда и просто собственное ухо. Все студенты, однако, считали первым, что необходимо приобрести, фонендоскоп. Конечно, окончив институт, купил его и Борис.

Очень внимательно выслушал Алёшкин свою первую пациентку и также, как и Чинченко, диагностировал у неё правостороннюю пневмонию. Кроме того, он, конечно, тщательно её проперкутировал (простучал), а прислушиваясь к ударам сердца, уловил, кроме учащённого ритма, шумы,