собственным мыслям. — Эта суета, постоянный драйв, люди, шум, запахи… Маленький Шон все время плакал, его это пугало. А я смотрела во все глаза и мечтала, что я буду так же: вспышки фотокамер, рабочий гул офиса, мое лицо на огромном билборде над улицей. — Хмыкаю. — Два года назад мое лицо действительно появилось на голо на уровне воздушной транспортной сети в центре Ромеро. Правда, у меня там были одна бровь выше другой и совершенно раздражающая улыбка, в которую кто-то меткий уже в первые часы запустил переспевшим помидором. Но недовольные — это составная успеха и известности, не так ли?.. Знаешь, я же никогда не хотела, чтобы меня любили… Чтобы знали, чтобы восхищались — да. А любила меня только мама. И Шон. — Шмыгаю носом и себе же поясняю: — Сыро тут. Так и простыть недолго. Что думаешь, Джек, не простынем?

— Не успеем, — раздается в ответ.

Резко отдергиваю руку, от неожиданности подпрыгивая на месте. Его голова бьется о мою коленную чашечку. Джек шипит сквозь сжатые зубы, трет рукой затылок, однако не делает попытки подняться, будто лежать на моих коленях для него в порядке вещей.

— И давно ты не спишь?! — негодую.

— Давненько.

— Скотина! — На сей раз намеренно дергаю ногой, чтобы он как следует припечатался об нее головой.

— Эй, полегче, у меня, может быть, сотрясение.

— Я тебе сейчас еще поломанный нос устрою, — шиплю, возмущенная до глубины души.

Я… Я! Откровенничала перед этим! Да пристрелиться.

Кайя, это фиаско будет пострашнее, чем вся та ситуация, в которой ты оказалась.

— Не уверен, что он еще не сломан, — тем временем откликается Джек, кажется, щупает свою переносицу. Ни черта не видно, но движение точно есть. — Ливануло из него прилично.

— Ливануло у него, видите ли, — кривляюсь, передразнивая. — Весь пол испачкал.

— Ну извини, — огрызается привычно-издевательски, будто мы пьем кофе в каком-нибудь кафе, а не сидим черт знает где в ожидании черт знает чего.

— Слушай, а ты не хочешь с меня встать? — интересуюсь, и не подумав скрывать раздражение.

— Не-а. Удобно.

Абзац. Где только таких наглых делают?

Однако перестаю ерзать и расслабляюсь, откинувшись на стену. На самом деле с ним комфортно. Нет, не в плане общения (упаси боже, этот человек невыносим!), а вот физически — весьма. Бывают такие люди, которых приятно впускать в личное пространство, их хочется касаться, а не отталкивать. И это тот самый случай.

— Ладно, только потому, что ты ранен, — ворчу и скрещиваю руки на груди, чтобы опять не начать трогать его волосы.

От Барона я, что ли, заразилась? Что за фетиш по волосам, в самом-то деле?

— Ну и что было дальше? — Джек первым нарушает повисшую тишину.

— В смысле?

Глаз не открываю — все равно же ни черта не видно.

— Ну-у, — протягивает, припоминая, что я успела по глупости ему слить, — ты фанатела от профессии матери, отец был против, и ты…

— А я продолжила фанатеть, — огрызаюсь. — Будто и так не понятно. Я Кайя Вейбер, у моей программы больше миллиарда подписчиков по всему миру. Каждый второй не узнает меня на улице только потому, что не верит, что такая звезда, как я, оказалась поблизости.

В ответ раздается издевательское фырканье, а затем хриплый смех.

— Именно так, — не сдаюсь. Я знаю себе цену, пусть не думает.

— Из-за недовольства отца ты и сменила фамилию? — отсмеявшись, уже миролюбиво интересуется Джек.

Ишь, какой любопытный, оказывается.

— Слушай, а мы с тобой не поменялись местами? — возмущаюсь. — Это моя профессия — задавать вопросы.

— Интересно же, что из себя представляет человек, который с такой заботой полчаса размазывал кровь по моему лицу.

— Скотина! — На сей раз не пытаюсь себя сдерживать и не просто дергаю ногой, а намеренно заряжаю ему коленом по затылку.

— Ладно-ладно, я понял, — доносится сквозь смех, и тяжесть с моих ног исчезает. — О-о, че-е-ерт…

Джек садится рядом, близко, чувствую своим плечом его плечо.

— Что там? — уточняю.

— Голова кружится, как хулахуп.

На всякий случай отодвигаюсь.

— Тебя же не будет тошнить?

— Не знаю.

Не слишком оптимистично. Отодвигаюсь еще немного.

Джек усмехается, без слов комментируя мое перемещение.

— Слушай, а ты чего такой веселый? — недоумеваю.

Я тут уже успела позаниматься и самоуничижением, и носом похлюпать от жалости к себе, к родным и к нему в том числе, между прочим, тоже. А он будто проснулся на пляже, где главная проблема — как поделить зонтик.

— А что, посыпать голову пеплом? — отзывается Джек. — Так пепла нет. Я был в сознании, когда меня сюда притащили: гладкие стены и наружный замок. Пока не выпустят — не выйдем. Можно не трепыхаться.

Отличный план…

— Вообще-то, — напоминаю раздраженно, — из двух лягушек, которых, по легенде, бросили в молоко, ко дну пошла именно та, что сложила лапки. Трепыхающаяся взбила масло.

— Ну взбей, если получится, — равнодушно отвечает Джек. — А я не лягушка.

Он хуже, много хуже лягушки. Хотя бы потому, что умеет разговаривать!

— Главное, чтобы им не пришло в голову прихлопнуть нас прямо тут, — бурчу, обнимая себя руками. Откровенно говоря, с ним на коленях было теплее.

— Не прихлопнут, — в голосе завидная уверенность. Скептически молчу, поэтому он решает пояснить: — У этих людей свои обычаи.

Хмыкаю.

— Кровная месть, меня уже просветили.

— Не только. Виновного нужно привезти к своим — живым и относительно здоровым, чтобы порешить у всех на глазах.

— Бу-э. — Серьезно, меня сейчас вырвет. — Публичная казнь в наше время?

— То есть рабский рынок в наше время тебя устроил?

Передергиваю плечами.

— Очень смешно.

— Посмейся, если хочешь. — Готова поспорить, пожимает плечами. — Так что нас никто не «прихлопнет», пока наверняка не выяснят, от чьей руки скончался Барон.

Джек замолкает, а я не заговариваю первая. Может, ему таки досталось по голове сильнее, чем показалось сначала, и он на самом деле борется с тошнотой?

Радует меня во всем этом пока что только одно: я поступила правильно, свалив вину за убийство Барона на Джека, тем самым заставив Саймона сомневаться еще сильнее.

Молчание затягивается.

Барабаню пальцами по колену, но, спохватившись,