проектом для мистера Волшебника – продемонстрировали бы, каким образом возникает подъемная сила. А еще я бы рассказала Рите о том, как устроена аэродинамическая труба.

Я сложила «крылья», и сквозь прямоугольные дырки, смещенные друг относительно друга, искорками стали пробиваться лучики света.

Ох. Я думала о том, кого разочарую – что подумают люди? – если откажусь от участия в шоу.

Я уже знала ответ на этот каверзный вопрос.

Разочарую маленькую девочку, участницу шоу. Разочарую девочек-скаутов в самодельных шлемах из фольги. Разочарую автора писем, написанных карандашом. Разочарую еще и свою племянницу.

Что подумают люди?

Маленькие девочки полагали, что я сделаю все, что мне угодно. Они были уверены, что женщины полетят на Луну. И именно ради них мне необходимо продолжать то, что я и делала прежде. Им я сейчас нужна, как и мне в их возрасте была нужна рядом такая женщина, как я.

– Я тут подумала, подумала и все ж намерена сказать «да».

Натаниэль, не отводя от меня понимающего взора, кивнул.

– Я, сколько в моих силах, тебя поддержу.

– Но ты, может, позабыл, что на этой неделе состоится очередной запуск.

– Всего лишь запуск беспилотника со строительными материалами для орбитальной платформы. Команда у нас сплоченная, справится, да и ни одной пресс-конференции с моим участием на ближайшее время не намечено.

Он встал и, хотя Басира была совсем рядом, подошел и поцеловал меня.

– Натаниэль! Что подумает Басира?

– Она подумает, что я люблю тебя, и она будет совершенно права.

21

РУССКИЕ ВОСХИЩЕНЫ ДОСТИЖЕНИЯМИ МАК

Специально для «Нэшнл таймс». ПРИНСТОН, штат Нью-Джерси, 3 декабря 1956 года

Сегодня Международной аэрокосмической коалицией было получено от правительства России официальное заявление, в котором буквально было сказано: «Народы России восхищены научно-техническими достижениями МАК». Далее из текста следует, что Россия надеется на взаимопонимание и в будущем хотела бы, чтобы ее собственные аналогичные структуры сотрудничали с МАК.

В Чикаго мы прилетели за день до проведения телешоу, и Натаниэль предпринял все от него зависящее, чтобы я до того, как окажусь в студии, была под завязку занята.

Прежде я отчаянно хотела, чтобы он делегировал хотя бы часть своей работы подчиненным, но теперь мне казалось странным, что очередной запуск произойдет без него. Мне раньше и в голову не приходило, что запуск ракеты станет делом рутинным, производимым каждый месяц, а то и чаще.

Мы пересекали знаменитый разводной Мост Мичиган-Авеню[18]. Я приостановилась у таблички «Круизы по живописным местам на Меркурии» со стрелкой, указывающей под мост. Спросила своего благоверного:

– Как насчет прогулки на теплоходе?

– Звучит весьма… прохладно.

Натаниэль несколькими минутами ранее, перестав наконец-то бороться с ветром, что неистово задувал с озера, снял свою шляпу и взял ее в руку, а уши его уже порозовели от холода.

Вероятно, он был прав. Ветер был жестоким, но в те редкие минуты, когда он утихал, солнце грело весьма достойно, а на дворе меж тем вовсю хозяйничал декабрь. Зима, похоже, наконец-то отступала. Конечно, вскоре придет лето, чтобы остаться навсегда.

Я кинула взгляд вниз, на судно, пришвартованное к пристани прямо рядом с лестницей у подбрюшья моста.

– Похоже, на экскурсионной лодочке есть и внутренний, закрытый от ветра отсек с отличным обзором. Ну же. Давай наконец отдохнем да поглазеем на достопримечательности.

– Но телефона-автомата на борту уж точно не окажется.

Я вложила свою руку в его.

– Ты же в отпуске. Разве забыл? И доступ к телефону тебе всякую минуту вовсе сейчас не обязателен.

Он рассмеялся и повернул нас к лестнице.

– Сдаюсь. Извини. Действительно, постараюсь хотя бы на время позабыть о своей чертовой работе.

– Вовсю надеюсь. – Я похлопала его по руке. – Но если тебе все же без телефона никак, то давай немедля вернемся в отель.

Он, вздохнув, покачал головой, и мы проследовали по лестнице вниз, к билетному киоску, а едва оказались ниже уровня мостовой, как ветер нас оставил в покое.

Сегодня было чертовски ветрено, да и вторник к тому же, отчего желающих отправиться на водную экскурсию набралось совсем немного. Так, перед нами за билетами оказалась только одна пара. Мы подошли. Джентльмен продолжил общаться через окошко с кассиром, а его жена повернулась к нам и улыбнулась так, как частенько улыбаются незнакомцам в очереди.

Затем выражение ее лица изменилось.

Не надо. Не надо меня узнавать!

Да, изменить общественное мнение о женщинах и об их способности быть астронавтами я желала страстно, но быть девушкой-афишей, рекламирующей полеты в космос, вовсе не хотела.

Я немедленно принялась неистово любоваться рекой и волнами, набегающими на камни и оставляющими на них, уходя, пену. Будто полагала, что занятие сие избавит меня от необходимости общаться с кем-то, кто явно узнал меня.

Боковым зрением я углядела, что женщина все еще не отрывает свой взгляд от меня.

Послышался вздох. Она явно была намерена заговорить. Мало того, она, привлекая к себе мое внимание, прикоснулась к моей руке. И лишь затем произнесла:

– Извините меня.

– Хм? – Я мельком взглянула на нее и тут же перевела взор свой на лодку, делая вид, что лодка эта представляется мне сейчас самым значимым объектом во всей наблюдаемой вселенной.

– Ненавижу навязываться… Да только вы выглядите знакомо.

Я пожала плечами и потянулась к Натаниэлю, но, как назло, он был вне досягаемости; оказалось, что муж незнакомки закончил свои дела у окошка кассы, и его место занял мой муж.

Я, не желая выглядеть сердитой, изобразила на лице абсолютно нейтральную улыбку. Столь же нейтральным голосом предположила:

– У меня, должно быть, одно из тех лиц, которые многим кажутся знакомыми.

– Вы, случайно, не Элма Векслер?

Векслер. При звуке своей девичьей фамилии я во все глаза уставилась на незнакомку, и тут же невольно призналась:

– Да. Да, я – Элма Векслер. – Я ее по-прежнему не узнавала. Пухленькая, светловолосая, начинающая седеть… – Мне жаль, но…

– Понятное дело. Прошли годы. Я – Линн Вейер. Мы два года жили по соседству. В Уилмингтоне. Помнишь?

– О боже мой, – вскричала я. – Линн Вейер?

– Ну, теперь – Линн Броменшенкель. – Она повернулась к мужчине, стоявшему рядом. Произнесла: – Лютер, это – Элма Векслер…

– Сейчас уже Йорк, – сообщила я.

Она тут же затараторила, как делала это, когда мы были еще детьми:

– Те два года были самым долгим временны́м отрезком, когда я жила на одном месте. Мы постоянно переезжали, а причиной тому была служба моего папы. – Она улыбнулась, а вдоль ее носа, как и в детстве, пошли морщинки. –