Шевчук весь внутренне подобрался, и все ожидали, что он сейчас скажет что-либо звонким голосом. Но он был тих.

— Смотри! Твое дело, Омикин. Если воля коллектива для тебя — ноль, то… В общем, смотри, Омикин.

И он ушел не прощаясь.

И остальные служащие тоже разошлись, поскольку уже прозвенел звонок и делать им на работе больше было нечего. Звенел звонок.

А поздно вечером в однокомнатной квартире Омикина наблюдалось следующее: Омикин с женой пили чай с вишневым вареньем и водку. А когда жена ушла на покой, Омикин босиком прокрался в лоджию своего девятого этажа, протянул к небу длинные руки и стал молиться о дожде.

— О боги, боги! — молился Омикин. — Дуньте на Землю ветрами буйными, заберите небо в решетку частую, размойте дороги и подъездные пути! В таком случае воскресник не состоится, и я буду спокойно спать в своей постели.

Как это ни странно, но молитва возымела действие: к утру защелкали редкие капли — ударили, забарабанили. И зарядил мелкий мутный дождичек. Усталый Омикин поцеловал жену и лег с нею рядом.

Казалось бы — и все тут. Омикин победил, и все тут. Ему помогли боги, он победил, и все тут.

Ан нет. Ибо воля коллектива, как вы это сейчас увидите, сильнее богов.

В назначенный срок и Наташа Шерман, и дедушка Птичкин, и другие многие налетели на Шевчука.

— Ты что же это, Степан Парфеныч, объявил воскресник, а тут — дождь?

— Это — ничего, — тихо и, как всегда, убедительно ответил Парфеныч Шевчук. — Мы сейчас, товарищи, мы отметимся и отпустимся домой.

Отметились. Не хватало Омикина. Наступило неловкое молчание, а вскоре Омикина уже обсуждали на профсоюзном собрании.

— Даже Наташа пришла, — тихо говорил Шевчук. — А ведь всем известно, что у ней…

— Это — неважно, — заалевшись, перебила Наташа. — Может быть, я, товарищи, думаю неверно, но я считаю, что раз все, так, значит, все. И товарищ Омикин вовсе никакое не исключение.

— Верно! Верно! — шумел коллектив.

Глядя на гневно осуждающие, искрящиеся, знакомые и родные до боли в глазах лица друзей и товарищей по работе, Омикин заплакал.

И ему всё простили, видя, что он чистосердечно раскаивается в ошибках и принял свой поступок близко к сердцу.

* …цифру 144 — сумму своего ежемесячного оклада. — Неплохой, между прочим, заработок за советское ничегонеделание и бесконечные разговоры в курилке на темы, заданные «Голосом Америки». К окладу, кстати, полагалась премия тем, кто еще лучше работал, чем остальные инженерно-технические лодыри.

…на профсоюзном собрании. — А где же еще обсуждать беспартийного «обывателя»? Обсуждаться на партийном собрании он рылом не вышел.

Вера, или Дополнительные сведения о жизни

Не сказал бы, чтоб визит к другу детства, отрочества и юности оставил в моей душе какой-либо неприятный осадок. Меня даже звали еще приходить. Меня угощали огурцами, помидорами, кальмаром, тушеной уткой, рыбой «кунжа», вином Кавказа. Кроме того, я в значительной мере обогатил себя дополнительными сведениями о жизни.

Потому что, когда остаточным скрипом проскрипел паркет, и шелестящий шепот наконец стих, и гулко отозвались кроватные пружины, тогда…

— Вера! Вера! Ты спишь? — осторожно высунулся из кухни Саша.

Ответа не последовало.

— Значит, спит, — удовлетворился он. И вывел туманно: — В ее положении спать — это одно из главных преимуществ.

— Чего преимуществ? — спросил я.

— Одну минуту, — насторожился Саша. — Минутку. Ну-ка, выйди в коридор. Вот я говорю — слышно?

— Слышно.

— А вот я дверь плотно закрываю? Ну-ка, ну-ка…

— Не слышно.

— Тогда — порядок, — решил Саша. Но все же еще немного посуетился: прикладывал ухо к стене с накатом, изображающим васильки, выключил верхний свет, включил настольную лампу, заново наполнил граненые стаканы и…

— Понимаешь, старик, понимаешь, — начал он свистящим шепотом…

А.Э.Морозов, молодой человек в очках, тридцати пяти лет от роду, холостой, был направлен производством на две недели работать в колхоз. Чтобы помочь труженикам коллективного хозяйства «Красный маяк» деревни Сихнево в их тяжелом сельском труде хлеборобов нечерноземной полосы. Чтоб больше было зерна, мяса, птицы и овощей. Чтобы стало хорошо!

Из города ехали весело, с песнями. Разместился весь слаженный хор в здании бездействующей по случаю летнего времени школы на нарах. Снова пели, выпили в честь приезда, Шишаев с Кошкиным подрались в коридоре, а на следующее утро все дружно принялись за работу.

Первое время Саша скучал. Он сонно ходил с небольшими вилами за какой-то оранжевенькой машиной, которая резала траву и хватала ее в себя, будучи прикрепленной к трактору. Машина ела траву сама, без помех, тракторист был высокий скуластый неразговорчивый парень, младше Саши лет на двадцать. Морозов и скучал. А тут еще машина всю траву съела, и Саша попросился домой. Однако старший группы, начальник отдела Фиюрин, сказал, что уж если кто приехал помогать коллективному хозяйству, так пусть и помогает, и потом — что это еще за обывательские разговорчики: нету работы? Нету работы для дурака, а если ты умный человек, так и лежи себе, загорай, чернику в лесу ищи. Или какие-нибудь смешные корни для деревянного народного творчества. Получка-то идет, командировочные-то тебе выписаны для лучшей твоей помощи коллективному хозяйству? А, Сашок? Ну так а чего же тебе еще надо? Да ты просто идиот, Сашок, если отсюда просишься. И куда? В пыльный город, к канцерогенному асфальту, к восьми тридцати за канцелярский стол, в пять сорок пять звонок звенит… Тьфу!..

— Оно и в самом деле, — вдруг успокоился Саша. — Погода стоит отменная, в лесу птички балуются, а свежий этот воздух так прямо запаковывай в консервные банки и отправляй в Японию, чтоб они его там, банки открыв, глотали, как об этом пишут в газетах, будто бы они так уже и делают.

И Морозов полюбил ходить босиком. Но вовсе не из пижонства, например, а по той лишь причине, что сильно жали новые кирзовые сапоги, купленные ему мамой в расчете на дождливость, а также от незнания нынешней трудовой атмосферы в современном сельском хозяйстве, где теперь гораздо меньше грязи и навоза, чем раньше, когда об этом только начинали мечтать великие умы и провидцы.

Питание, правда, было в колхозе организовано плоховато, чего уж тут скрывать! Морозов и присел по внезапной надобности в придорожные кусты пыльной полыни, выставив сапоги на обочину. Кусали комарики. Вечерело. Мимо ехала телега с двумя пьяными мужиками. За телегой бежал дурак. Дурак тоже был босой, но не по необходимости, как Морозов, а просто по дурости, как дурак. Он стучал в густую пыль грязными пятками. Пробегая мимо одиноко сидящего