трактовке по Гегелю. Она также не приемлет идею апокалипсиса, выдвинутую во времена позднего иудаизма. Всякое движение — иллюзия, как выскажется по поводу этого парадокса Зенон[337]. В эллинскую эпоху греческая философия своим утверждением о том, что все течет и меняется, как бы замыкает круг, начертанный Гераклитом, первым выдвинувшим идею вечного возобновления природы. Человеческая мысль не опережает космос в своем движении вперед.

При таком раскладе, как подчеркивает Кожев[338], не может идти речи ни о понятии абсолютного Добра, ни абсолютного Зла. И, как следствие, нет ни бога Добра, ни бога Зла. Во времена позднего стоицизма, который проповедовали эллинские мыслители и риторики, как, например, Аполлоний Тианский, эта тема была подхвачена последователями гностицизма, считавшими Демиурга[339] создателем мира вне Добра и Зла, а богов христиан и иудеев, как Всевышний и дьявол, божествами второго порядка.

Если все было бы так просто, то «греческий философ» — этот термин имеет самый широкий смысл на страницах этой книги, ибо между таким мыслителем, как, например, Гераклит, и каким-нибудь неизвестным нам киником имеется огромное различие — отказался бы от эллинской практики и никогда не поддался бы чувству тревоги, которое охватывает всякое разумное существо при мысли о бренности бытия и незащищенности перед силами природы. Греческая религиозная практика оказалась, однако, способной превзойти и, более того, выйти за пределы государственной религии не только в суевериях: пример тому — мистерии. Все говорит за то, что не здесь следует искать ответ на вопрос, как греки общались с чудовищами, порожденными страхами, порожденными мыслями о бренности бытия.

Возможно, эллины пытались найти успокоение, принося человеческие жертвы даже в самые поздние времена. Одно только предположение о подобных жертвоприношениях в Греции может показаться абсурдным; и тем не менее об этом написал сам Плутарх. Происходя из старинного состоятельного рода, он руководил в родном городе Херонее церемонией «изгнания голода», состоявшей в избиении раба прутьями из ветвей особого дерева (Agnus castus), а затем изгнании из города под ритуальные крики зрителей: «Изгоним голод и впустим в город здоровье и процветание»[340]. Но как уточняет Фрезер, церемония не всегда заканчивалась столь символически: во время эпидемии чумы в одном из самых богатых греческих колониальных городов Марселе всегда находился доброволец, как правило, из самых малоимущих людей, предлагавший себя в качестве жертвы; в течение года его содержали за счет города и одетого в церемониальные одежды, в венке из ветвей священного дерева, проводили по городу, и все горожане, встречавшиеся на пути процессии, молились за то, чтобы все беды выпали на долю бедняги. Случалось так, что этого человека изгоняли из города или же забивали камнями до смерти за городскими стенами.

В Малой Азии, если случалась эпидемия или другое бедствие, например землетрясение, всегда находился какой-нибудь урод или калека, на которого возлагалась ответственность за все выпавшие на долю местных жителей неприятности; под звуки флейты его били по гениталиям, а затем сжигали на костре. Подобные жертвоприношения не были ни правилом, ни исключением. В предыдущие столетия на Таргелийском ежегодном майском празднестве в Афинах, как указывает тот же Фрезер, мужчину и женщину выводили за городские стены и забрасывали камнями. В Абдере, в Трасе даже состоятельный горожанин мог вызваться на роль покаянной жертвы. В Лейкадах каждый год горожане бросали в море мужчину, чтобы заплатить дань морскому богу Посейдону.

Веря, что боги алчны и тщеславны так же, как и люди, и стремясь задобрить их человеческими жертвоприношениями, греки таким образом очищали город от скверны, что позволяет сделать вывод: у греков уже существовало понятие нематериального зла, которое можно было нейтрализовать, вступив в переговоры с тем или иным небожителем. Однако зло не отождествлялось с каким-то конкретным божеством, а лишь считалось отрицательной чертой характера. В Лейкадах бросали в море молодого человека, задабривая Посейдона; точно так же его могли принести в жертву Аполлону или двум богам сразу.

Жертвоприношения носили ритуальный характер, но не были обязательными. Они могли практиковаться во время многих обрядов, о чем свидетельствуют мистерии. В эллинскую эпоху было три главных типа мистерий: дионисийские, элевсинские и орфические. Первые были посвящены прославлению греческого бога виноградарства и виноделия фракийско-фригийского происхождения Диониса[341], способствовавшего росту хлебов, цветов и трав (в Аттике и Ахайе он был богом цветов, в Афинах — фруктов, в Коринфе — кедров, во Фракии — хлебов), также как и богиня земледелия и плодородия Деметра. Он был внебрачным сыном Зевса и Семелы, за что его возненавидела Гера, законная супруга его отца — царя богов, и, согласно одной из критских легенд, титаны по наущению мстительной богини схватили, растерзали, сварили и съели Диониса, что стало их последним «подвигом», ибо, придя в неописуемый гнев, Зевс уничтожил слуг, несмотря на их старые заслуги. Тело Диониса было собрано по частям Аполлоном и погребено, по одним легендам — в Дельфах, а по другим — в Фебе, а затем воскрешено или же, по другой версии, вновь рождено Зевсом: греческая религия допускает множество вариантов одной и той же легенды.

Можно было бы сразу же задаться вопросом, не были ли титаны разновидностью демонов, расправившихся с прообразом вечного героя, которому осталось только воскреснуть, чтобы вознестись на небо, и не были ли они, подобно нашему Люциферу и многим его рогатым сородичам, изгнаны с небес прямо в преисподнюю. Поучив палкой, Зевс сбросил титанов к подножию Олимпа. Главный небожитель, низвергающий плохих слуг в Тартар, весьма напоминает христианского Бога, который также отправил провинившихся ангелов в преисподнюю. После того как титаны расправились с Дионисом, о них мы находим упоминание в легендах лишь тогда, когда из их пепла были сотворены первые люди. Возможно, миф об убийстве Диониса, как утверждает Элиад, копирует посвящение в таинство, включающее обряд с расчленением и варкой кусков тела в котле.

Уроженец Фракии или Фригии, бог плодородия и земледелия упоминался в VII века до н.э. под именем Сабазий. Хотя о нем говорится в микенских текстах, однако некоторые ученые считают, что его культ восходит к доминойской эпохе III тысячелетия, а зародился он еще во времена неолита. Другие же утверждают, что он был аватаром египетского Осириса со сходной судьбой, ибо тоже был богом умирающей и возрождающейся природы и растерзан на куски. Возможно, следует вспомнить, что многие боги из других цивилизаций были символами возрождения, как, например, вавилонский Таммуз. И их тоже убивали, а после воскрешения торжественно