— Вот еф твою беременную сардину! — и повернулся к гэбэшникам: — Извините, товарищи. Речь, действительно, идет о танке, который стоит миллион… — и тут же взял трубку внутризаводского телефона: — Алло, коммутатор! Акопян говорит. Директора завода!..

Через десять минут Акопян и Зарудный в сопровождении начальника заводского отдела технического контроля и трех офицеров КГБ выехали на двух служебных «Волгах» из ворот завода и направились той же дорогой, по которой полтора часа назад промчался Андрей Стасов в танке «Т-90». Сидя рядом с Зарудным на заднем сидении машины, Акопян сказал ему:

— Вовремя ты про танк вспомнил. Бутылка с меня.

Между тем, жена Стасова Ирина, неизвестно как покинувшая завод, шла по улицам к центру города. Скорей всего, и вахтер на заводской проходной, и прибывшие на «Уралмаш» гэбэшники просто не обратили внимания на эту простоволосую, без пальто и без шапки женщину, приняли ее за чертежницу или лаборантку, налегке выскочившую в соседний магазин за сигаретами. И теперь Ирина — по-прежнему в одном домашнем халате и тапочках на босу ногу — шла по промороженному городу, по обледенелым тротуарам и протоптанным в снежных сугробах пешеходным дорожкам. Люди удивленно оглядываясь на нее, провожали ее взглядом из окон трамваев и автобусов и, присмотревшись, замечали не только ее наряд, дикий для такой январской погоды, но и общую странность в ее фигуре, взгляде, походке.

Ирина шла по улицам, как робот, как бездушный манекен. Даже на переходах она не останавливалась и не мешкала, а шагала на мостовую, не обращая внимания на красный сигнал светофоров и не поворачивая головы на гудки автомобилей и трамвайные звонки. Ее глаза смотрели вперед, в одну точку, и не видели дороги, а ноги несли ее тело без участия мысли — ровным и механическим шагом. И именно это ее отрешенное движение заставляло людей не только уступать ей дорогу и оглядываться на нее, но и напрягать память — кто это?.. кажется, я где-то видел эту молодую рыжеволосую женщину?..

Кто-то попытался остановить ее — она не слышала. Кто-то в нерешительности увязался за ней — пожилая женщина, потом еще две помоложе…

Миновав незаконченное, а, точнее, брошенное строительство на том месте, где раньше был дом купца Ипатьева, в котором большевики расстреляли царя Николая Второго и его семью, Ирина вышла на центральную, имени, конечно, Ленина, улицу. За шестнадцать месяцев, прошедших со дня прогорбачевской демонстрации, здесь многое изменилось. Исчезли все пиццерии, «МакДональдс», пирожковые, исчезла яркая голоногая реклама и мальчишки-торговцы газетами, а также — по личному распоряжению нового первого секретаря обкома партии Федора Вагая — исчезла трамвайная линия. Зимний ветер гнал теперь по обледенелым тротуарам и мостовой только какой-то мусор — так выглядит место, откуда позавчера уехал последний цирк…

И лишь возле «УНИВЕРСАМа» — главного городского гастронома — было людно. Правда, внутри гастронома покупателей не было, так как ничего дефицитного не продавали — ни сахара, ни мяса, ни макарон, а создавать очередь впрок, в расчете на то, что здесь, через пару часов что-нибудь все-таки выбросят на прилавок, — таких очередей милиция теперь не допускает. Поэтому, в ожидании «неожиданного» выброса продуктов, люди — в основном, закутанные в тулупы пенсионеры и пенсионерки — либо молча читали на уличном стенде «Правду» с новым указом о повышении производственных норм, либо шаркали валенками по тротуару, ограничивая свой маршрут с восточной стороны гостиницей «Исеть» — нелепым, времен конструктивизма, серпообразным зданием, где иногда в «Пельменной» продают мороженные пельмени, а с западной — стоящей напротив «Большого Дома» двухэтажной коробкой «Промтоваров», где тоже могут «выбросить» дефицит — теплую финскую обувь или корейские мужские рубашки. Эти-то всезнающие старики и старухи, проводящие в очередях и дни, и бессонные ночи, первыми опознали Ирину Стасову:

— Господи! Да это ж… Это ж мать той девочки, которую нонче милиция убила!

— Она! Ей Богу, она! Трамвайная вожатая…

— Да куды ж она раздетая?..

Не слыша их, Ирина миновала пустой лоток «Мороженое» и свернула в магазин «Промтовары». Все той же своей походкой робота она подошла к стеклянной витрине отдела парфюмерии, одним коротким ударом ребра ладони выбила стекло, даже не оцарапавшись при этом, и, под изумленным взглядом онемевшей продавщицы, взяла с витрины большой флакон одеколона «Цветочный», свинтила пробку и деловито вылила на себя весь одеколон. Затем — второй флакон…

— Эй! Ты что делаешь? — выскочил откуда-то из глубины магазина его директор, но Ирина не обратив на него никакого внимания, вылила на себя и третий флакон одеколона. Кроме «Цветочного» и еще пудры «Вечерняя», никакой другой парфюмерии в магазине не было, но вряд ли это имело сейчас значение для Ирины Стасовой. Смочив одеколоном и волосы и свой байковый халат, и даже тапочки, она, насквозь мокрая, вышла из магазина мимо оторопевшего директора и все той же механической походкой перешла через улицу Ленина к зданию обкома партии.

Молчаливая толпа стариков и старух осторожно двигалась за ней на некотором расстоянии.

Площадь перед зданием Обкома партии тоже изменилась с позапрошлого лета. Теперь вместо памятника первому советскому президенту Якову Свердлову, который был евреем по национальности, тут стоял стандартный памятник Ленину с каменной рукой, протянутой в небо. А за ним на карнизе «Большого Дома» днем и ночью горели огромные неоновые буквы нового лозунга: «РОССИЯ — ПАРТИЯ — НАРОДНОСТЬ!»

Пройдя мимо дворника, старательно посыпавшего тротуар перед обкомом партии желтым песком, Ирина приблизилась к высокой дубовой парадной двери. Справа от двери висела новая мраморно-стеклянная вывеска:

ЕКАТЕРИНБУРГСКИЙ ОБЛАСТНОЙ КОМИТЕТ ПАРТИИ

Ирина уже взялась за желтую бронзовую ручку двери, но тут дверь сама отворилась, и прямо перед Ириной вырос плотный и квадратноплечий, в белом овчинном полушубке, в кожаной портупее и с желтой кожаной пистолетной кобурой на поясе милиционер.

— Куда?! — эдак весело сказал он, загораживая собой всю дверь.

— К первому секретарю, — негромко произнесла Ирина своими белыми губами.

— Еще чего! — милиционер покосился на остановившуюся в нескольких шагах толпу и сказал больше в расчете на этих зрителей: — Ты б еще голая в обком пришла! Надушилась, как клумба!

Но толпа стариков и старух индифферентно молчала — им было не до шуток, они, в отличие от милиционера, знали причину столь странного поведения Ирины. А Ирина сунула руки в карман своего мокрого байкового халатика, вытащила коробок деревянных спичек, открыла его, достала спичку и занесла ее над коричневым серным ребром коробка.

— Если не пустишь, я себя спалю, — спокойно сказала она милиционеру. — И тебя тоже.

— Ладно дурить! Пошла отсюда! — и жестом,