Шрифт:
Закладка:
– Куджулу не трогай. Слышишь?
– Клянусь!
Пальцы халдея побелели от напряжения, было видно, что он держится за камень из последних сил. Иешуа снял халат, опустил в трещину. Как только Дижман вцепился в ткань, он стал тянуть его на себя.
Вскоре над краем провала показалась голова. Еще рывок – и оба прижались к скале, хватая ртом воздух. Нужно было срочно спускаться, потому что солнце почти скрылось за хребтом. На горы неумолимо наползала тьма…
4
Дижман и Иешуа сидели на траве перед хижиной, наслаждаясь красками и звуками наступающего утра. Одежду они выстирали в ручье, поэтому кутались в одеяла из верблюжьей шерсти.
Халдей говорил зло, с обидой в голосе – как будто сомневался, что собеседник ему поверит.
– Ты не думай, я обещание сдержу… Ты, может, и считаешь меня последней сволочью, но я умею быть благодарным.
– Расскажи про жизнь среди бедуинов, – спокойно попросил Иешуа.
Казалось, его не интересуют оправдания.
Дижман пожал плечами.
– Сначала было тяжело. Выполнял грязную работу: вымачивал шкуры в верблюжьей моче, собирал и сушил навоз, помогал забивать скот… Гафур редко давал дурь, только когда видел, что мне совсем плохо. Потом доверили выращивать схенострофон. Ну, тут я ожил, потому что мог делать хашешу.
Иешуа поморщился, вспомнив вонючие дубильные ямы в стойбище ишмаэльтян.
– Тебя отпустили?
– Куда там! Сбежал… Изучал местность, расспрашивал бедуинов про колодцы, прятал сухари в укромном месте… Они мне ногу проткнули, чтобы сделать косолапым. Еще повезло, могли и ослепить. Рана долго заживала, я мучился от боли, ходил с палкой.
Сняв чабли[167], он показал скрюченные пальцы. Между плюсневыми костями виднелся грубый шрам.
– Как тебе удалось бежать?
– Три года прошло… Однажды я пас скот недалеко от схрона. Вижу, суховей со стороны Аравии крепчает. Тогда я посохом убил подпаска, достал припасы и ушел в пустыню к ближайшему колодцу. Знал, что во время песчаной бури никто меня преследовать не станет. Едва успел до колодца дойти, как налетел самум. Я за оголовок из верблюжьих костей спрятался, переждал, потом двинул к Эвропосу. Шел по ночам, чтобы меня не заметили, а днем отсиживался под корнями саксаула. Потом плохо помню… вода закончилась… потерял сознание. Меня подобрал караван из Тадмора. Купцы отпоили и говорят: теперь ты наш раб. Решили, что я смирный, поэтому кандалы не надели. В Эвропосе я задушил хозяина и опять сбежал… Год добирался до Бактры.
– Как ты узнал, что я здесь?
Дижман вдруг опасливо огляделся, затем, нагнувшись к иудею, процедил сквозь зубы:
– Рыжая привела.
Иешуа удивленно вздернул брови, но справился с охватившим его волнением.
– Сколько же ты народа загубил за свою жизнь! – он осуждающе покачал головой.
– Просто отвечаю злом на зло, – халдей пожал плечами.
– А что такое зло? Когда воин убивает ребенка в захваченном селении, это зло?
Дижман скривился.
– Войны без резни не бывает. Вспомни, что говорит Писание о жестокости твоих предков при захвате Ханаана. – Я не верю. Я вижу имя Господа Саваофа, но фальшивые слова рассыпаются в моем сердце, как труха сожженного пергамента, ибо мой Господь – милосердный, – жестко сказал Иешуа. – А если бы это был твой ребенок?
Халдей задумался, хмыкнул:
– Ну, тогда зло.
– Значит, ты сам решаешь, что есть зло, а что нет. Да?
– Да.
– Получается, сколько людей, столько и суждений о зле. И в каждом конкретном случае один считает убийство злом, а другой нет. Но тогда миром правит хаос суждений. – Получается, что так, – согласился Дижман.
– Нет, не так, – с грустной улыбкой сказал Иешуа. – Вот представь: твоего ребенка убивают у тебя на глазах. Ты, не раздумывая, бросаешься на его защиту. Ты ведь бессознательно это делаешь? Изнутри поднялась мощная сила, которая мгновенно превратила тебя в разъяренного зверя. Что это?
– Не знаю, – честно ответил халдей.
– Естественное побуждение, в котором смешались разные чувства: страх, отчаяние, боль… Дитя – это твое продолжение в вечности, поэтому живущая в тебе память предков призывает к действию. Но есть люди, которые без колебаний бросятся спасать чужого ребенка. И не только ребенка – вообще любого человека и даже животное. Их к этому подтолкнет Божественная искра. Она есть в каждом, просто у одного она горит ярким огнем, а у другого завалена грехами, скрыта под слоями злобы, жадности, вероломства и ненависти.
– Так ведь есть и такие, кто получает удовольствие от убийства любого человека. Неважно кого – старика, женщины или младенца – пусть это зло, только ему плевать. У него что, тоже есть эта самая искра?
– Ты бы убил ребенка?
Халдей опустил голову.
– Подпаска жалко, совсем мальчишка был…
– Вот. Значит, в тебе она есть… тлеет едва заметно. Просто до нее надо докопаться, чтобы раздуть пламя. И в других она есть, даже в самом закоренелом преступнике и живодере. Сначала нужно разгрести завалы из нечистот, и тогда она засияет и больше никогда не погаснет. Будет выжигать зло изнутри.
– До конца?
– Зло усохнет, сожмется, истлеет… но совсем не исчезнет, потому что мы живем в двойственном мире, в царстве противоположностей. Жизнь и смерть, счастье и горе, день и ночь, мужчина и женщина – все едино и одновременно противостоит друг другу. Зло и добро – вечны, это та мера, которой мы оцениваем поступки друг друга. То, что зло является одним из ликов Предвечного, не означает, что с ним невозможно бороться, потому что оно расцветает только там, где не нашлось места добру. Он каждому из нас оставил свободу выбора.
– Ну, может, и так… Только кто разгребать будет?
Иешуа вздохнул.
– В Священных книгах говорится, что придет Машиах, который разрушит порядки старого века. Пока его нет – я вот пытаюсь, с тобой вроде получается…
– А Князь тьмы? – вспомнив мрачное подземелье, халдей содрогнулся. – Его не победить.
– Неправда. Вспомни великана Гольята из армии плиштим, который тоже казался войску Шаула непобедимым. Но Давид не дрогнул, вышел на бой и влепил ему в лоб камень из пращи. Так и Сатана – даже если он существует, он уязвим. Его грозная мощь – как весенний лед на реке: проглянет солнце, растопит торосы, и река вскроется. Потоки талой воды расщепят ледяной панцирь, разметают льдины по берегу, где они под жаркими лучами
