Шрифт:
Закладка:
Величко признавал только действенное христианство. Он был сторонником теократии, то есть соединения в одних руках светской и церковной власти. Более всего он почитал митрополита Алексея и Сергия Радонежского, создавших Московскую Русь. Уважал он и Андрея Боголюбского и Владимирских Всеволодов.
Из позднейших государей он хорошо отзывался о последнем Рюриковиче, царе Федоре и о первом Романове, царе Михаиле, и о его отце, Патриархе Филарете, правившем за своего слабовольного и болезненного сына.
О никоновщине он высказывался всегда плохо, и сблизился поэтому со старообрядцами. Контакты со старообрядцами у него были еще до революции, особенно, он был близок с подпольными старообрядцами Серпухова. Как и старообрядцы, он почитал купцов Строгановых. У него были их личные иконы. На таких людях, как Строгановы, держалась древняя Русь, говорил он.
Когда начались большевистские ужасы и обновленчество, то у него стали служить дома старообрядческие священники. В Серпухове жила очень богатая старообрядческая купчиха Мараева. Она, желая выиграть дело о крупном наследстве, купила за большие деньги коллекцию европейской живописи у чиновника, от которого зависело решение ее дела106. Эта коллекция составила основу современной Серпуховской галереи. А вот коллекция икон и рукописей Мараевой, то есть все из ее моленной, осталась в руках серпуховских старообрядцев, и еще в довоенные годы они, боясь арестов и конфискаций, передали все это наследие на хранение Величко107.
Меня очень интересовало отношение Величко к белым, и он мне однажды ответил: «Они хотели победить сами, без народа. В народе было очень много людей, ненавидевших большевиков, но они не хотели реставрации петербургской бюрократии и выжидали. Этих людей белые не привлекали к себе, и поэтому проиграли. А когда те поняли, что принесли им большевики, то было уже поздно. Белые для них были бы меньшим злом».
Величко внушал мне смолоду очень четкую мысль: «Мы живем в СССР в условиях иностранной оккупации, так как Кремль захвачен как в Смутное Время, иноверцами, ежечасно оскверняющими кремлевские святыни. Мы вернулись ко временам Лжедмитрия и Бонапарта, тоже слуг Люцифера»108.
□ русском народе Величко отзывался своеобразно: «Они как были полудикими, так и остались. Их еще тысячу лет цивилизовать надо, а им устроили эту революцию. К тому же среди них много лодырей и пьяниц, не желающих трудиться. Но был и другой русский народ: староверы и те же казаки, тоже многие старообрядцы, особенно сибирские, уральские и забайкальские. Этих трудолюбивых русских истребляли лодыри, руководимые сволочью, слетевшейся в Россию со всего света».
Величко был консерватор, как врач, хорошо знавший людей, их изнанку, но все им прощавший, так как считал людей в большинстве своем морально слабыми и априорно глуповатыми, ограниченными эгоистами. «В своей массе русский народ — наивный и глупый, от своей наивности и глупости он впадает в противоположную крайность — в звериную жестокость»109.
И еще он меня учил: «Не участвуйте ни при каких обстоятельствах в злых делах. Ни за какие блага и деньги не делайте зла. Если у вас будет трудная жизнь, но вы не участвовали ни в чем позорном, то вы прожили хорошую жизнь. Если нет стяга добра и вы ушли в тень и не стали под знамя дьявола, то вы — порядочный, достойный человек». Общение с Величко в сильной степени повлияло на меня и выработало во мне стойкую позицию морального бегуна-старовера, презирающего советскую жизнь во всех ее проявлениях110. Среди людей, но морально немного в стороне от них, жила и семья Величко — белые вороны среди сталинского советского воронья111.
Киселева рассказывала мне, что в доме Величко, в угловой комнате, в углу, под отодвигающимся комодом, был сделан люк и подвал, и там был схорон, имевший лаз-выход в сарайчик на откосе, выходившем в сторону Цветного бульвара. На стене угловой комнаты висело зеркало в толстой раме, которое открывалось как дверца, и туда, через деревянную трубу, спускали в схорон воду и пишу. В двадцатые и тридцатые годы в схороне Величко прятались разные люди112.
Интересно, что непоминающие общины поддерживали связь с тайными, в том числе, и старообрядческими, скитами не Сибири и Алтая, а Поволжья, Заволжья, Прикамья. Где-то в глухих деревеньках Заволжья, среди полудикого инородческого населения, прятались часто очень культурные люди, решившие уцелеть. Величко знал одного инженера, ждавшего ареста, и спрятавшего у знакомых одежду и документы азиата. Его вызвали в Прокуратуру на Никольской, стали заставлять писать ложные доносы. Он вышел в туалет, стал ломать окно. Стрелок охраны в него выстрелил, он достал револьвер, застрелил охранника и бежал. Уехал на Памир, пас там овец и подал оттуда весточку.
Сейчас много пишется о сопротивлении фашистам, об охоте гестапо на евреев, даже придумано слово «холокост», но как назвать охоту Чека, ОГПУ и НКВД на образованные классы старой России?113 Величко говорил об истреблении русских и их Церкви так: «С 1917 года русские оказались в положении южноамериканских индейцев, истребляемых католиками. Кто мы теперь такие? Мы — бесправные индейцы, на которых охотятся кремлевские звери».
О Кремле он говорил так: «Это святое место полностью опоганено, там свили гнездо сатанисты. Когда большевизм запретят, сергиан осудят как их агентов в рясах, то Кремль надо освятить заново, а мумию их дьявола сжечь и пеплом выстрелить из пушки в сторону Германии, откуда его сюда заслали». Эти вопросы Величко для себя решил однозначно и очень давно, но сказал мне это не у себя дома, а когда мы отправились с ним обедать в Марьину Рощу к его выздоровевшему пациенту114.
Зимой 1956–1957 года Величко сильно простудился у себя на даче на Николиной горе и скоропостижно умер. Раньше он не болел и никогда не жаловался на здоровье. Отек легких и смерть115. Лучшие иконы забрал Корин, заранее все высмотревший. Он кое-что заплатил наследникам. Иконы эти изданы в каталоге его собрания, с указанием бывшего владельца Велички116. Лучшие вещи после Корина буквально вырвал себе
