Марианна потрясенно молчала.

– И вы? – наконец произнесла она. – Вы тоже… рыбачите?

– По молодости, конечно, было дело. Но это быстро надоедает. Я давно перерос такие штуки. Так себя ведут только законсервированные мальчики, которые не становятся мужчинами и в пятьдесят.

Марианна напряженно о чем-то думала.

– Женщине приятны знаки внимания, – робко начала она, – поэтому иногда и зонт кажется важным.

– Так только дуру можно подцепить.

Сыщик был груб и это, как ни странно, нравилось Марианне с каждой минутой все больше.

– Значит, вам не нравятся дуры? А кто вам нравится?

– Я же сказал – вруши. – И он уверенно и отчетливо положил руку ей на колено.

Марианна сделала вид, что не заметила. Рука двинулась выше.

В этот момент официант принес кофе. Кажется, капучино. Устраивать разборки при официанте не позволяло воспитание. Когда официант ушел, было поздно.

Рука грела приятным жаром, вызывая ответную волну. Внутри как-то все поплыло, и интуитивно Марианна поняла, что это тот редкий, а может, и единственный случай, когда врать ни себе, ни ему не стоит.

– Как вас зовут? – прошептала она, слегка прикрывая глаза.

– Александр, можно Санек, – прохрипел он.

Тяжелые волны мужского желания сносили голову. Гулкий молот бил в области паха. Следователь встал, выдернул Марианну из-за стола, и повел к лифту.

Последнее, что она помнила, подчиняясь его воле, что так и не выпила кофе. Кажется, капучино. Да, еще записку забыла.

Сложенный вчетверо лист бумаги остался лежать на столе, пока его не унесли вместе с грязной посудой. Записка Михаила затерялась в мусорном баке.

Морковная ботва прижала исписанный листок к пригоревшему стейку так же плотно, как Санек прижал Марианну сначала к стенке лифта, а потом к прохладным простыням своей кровати.

День, перегруженный событиями, наконец-то подошел к концу.

Вернуть государству!

Жизнь Александра Игоревича на новом месте обрастала приятными подробностями. Помимо Марианны его радовали ночные цикады и едва улавливаемый запах моря. Оказалось, что жить с открытым окном гораздо приятнее, чем с закрытым.

В Москве из соображений престижа он купил квартиру в центре. Но денег хватило только на нижний градус столичных понтов. Это был район Садового кольца. Адрес звучал гордо, но радоваться этому можно было только при закрытых окнах. Под ним текла густая река автомобилей, пять полос в одну сторону и пять в другую. Это был автомобильный Енисей с плотинами в виде столичных пробок.

При открытых окнах, закрыв глаза, можно было представить себя в салоне «Боинга». Равномерный гул не стихал ни днем ни ночью. Сходство с самолетом стало особенно отчетливым, когда жена начала репетировать роль стюардессы в пьесе, где она сначала влюбляется, а потом разбивается. Видимо, автор пьесы справедливо решил, что если героиня не влюбится, то зрителям ее будет не так жалко.

А тут можно было открыть окна, прислушиваясь, как цикады заглушают храп Марианны. Последнее обстоятельство изумило следователя. Женщина с внешностью богини, при взгляде на которую казалось, что она питается цветочным нектаром и, идя по песку, не оставляет следов в силу своей необычайной легкости, эта женщина храпела, причем так прилично.

Александр Игоревич открывал пошире окна и представлял себе, что Марианна – особо крупная цикада. Помогало то ли это сравнение, то ли изнуряющий секс, но спал он в командировке прекрасно.

Но о деле не забывал. Под делом понимались две вещи – регулярно звонить жене и крутить в голове шараду с элеватором.

Для звонков он выбирал время перед спектаклем, когда жена в образе. Это гарантировало краткость разговора. Ни Дездемона, ни Офелия болтать по телефону не любили.

С элеватором все было тоже более или менее ясно. Никаких формальных поводов отобрать собственность, увы, не было. Ни зацепки. Оставался только один вариант – добровольный отказ ввиду обострившейся совести. Александр Игоревич дал себе наказ: «Нельзя ждать милости от совести, обострить ее – наша задача».

Неутомимый слуга закона понимал, что от него требуется ювелирная работа. К каждому фигуранту дела нужно подобрать свою отмычку. Сломать Михаила труда не составляло. А вот Петухов, похоже, крепкий орешек. Он просто так с собственностью не расстанется. Ну ничего, как говорится, и не таких обламывали.

Ночью Санек встал, сходил в туалет и, обойдя кровать с разных сторон, нашел самый эффектный ракурс, подчеркивающий достоинства Марианны. Сон освободил ее от условностей, табуирующих части тела. То, что обычно сокрыто под одеждой, бесстыдно дразнило своим совершенством. Александр сделал пару фоток. На них она выглядела даже лучше, чем в жизни.

Выбрав самую удачную фотографию, он поставил ее в качестве аватарки для номера Марианны. Но о конспирации не забывал. Как бы ее обозначить? Недолго думая, он свел Марианну к трем буквам. Просто «она».

Александр рассматривал откровенное фото и прислушивался к себе. Чего он сейчас хочет больше? Секс или спать? Но тут Марианна выдала особо выразительную руладу звуков, и он решил выспаться.

И правильно сделал. Потому что ранним утром его разбудил звонок.

Глянув на дисплей, Александр Игоревич обрадовался:

– Привет, маленькая копия фюрера! Ты хочешь меня порадовать?

Вопрос имел однозначный смысл. Речь шла не о радости вообще, в общечеловеческом или гражданском смысле. В контексте их отношений имелись в виду деньги.

– Не знаю, обрадует ли это тебя, но кое-что важное у меня для тебя есть.

Что-то в голосе Адольфа Абрамовича насторожило следователя.

Он ответил:

– Я перезвоню. Сейчас выйду на улицу.

– Ты не один?

«Я с твоей бывшей женой», – хотелось похвастаться Саньку. Но он сдержался и прервал разговор.

Плохие предчувствия росли. Александр Игоревич быстро оделся, прихватил бутылку воды, чтобы попить в лифте, и вышел в свежесть раннего утра.

За порогом гостиницы начиналось благолепие. Всего – солнца, пения птиц, прохладного ветерка – было ровно столько, сколько нужно, чтобы ощутить прелесть жизни. Деньги не могли ничего ни убавить, ни прибавить к полновесности этого чувства. Однако эти крамольные мысли мешали работать, поэтому Александр Игоревич отгородился от них, нашел укромный уголок в дальней части гостиничного парка и набрал адвоката.

– Привет! Че там у тебя?

– У меня все нормально. А у нашего заказчика все плохо.

Начало разговора не сулило ничего хорошего.

– Насколько плохо? Он банкрот? – спросил следователь с тревогой.

– Хуже.

Александр Игоревич не знал, что может быть хуже, чем оказаться без денег.

Повисла пауза.

– Он умер, – спокойно сказал Адольф Абрамович.

– Блин! – выдохнул следователь. – И че теперь?

Следователь пытался сообразить, что означает смерть заказчика для него лично. И первая же догадка неприятно поразила его.

– Так мне теперь никто не заплатит?

В этом вопросе звучал подлинный трагизм, помноженный на наезд на адвоката.

– Э, Адольф, ты мне обещал! Мне срать на то, что кто-то там боты двинул. Я тут по уши в этом дерьме! Обыски, аресты! Куда я теперь все это засуну? Себе под мышку? Отпущу с миром, принеся извинения? Ты понимаешь, на что ты меня подписал?

Адольф Абрамович не перебивал. Он