— Я по тебе сохла?! Ахтимнешеньки! Вспомни, кто у тятиных ворот до петухов простаивал? Подчебретишься, бывало, мороз не мороз, ждешь, когда выйду и помелом прогоню.

— Боялся, чтобы тебя, царевну, какой-нибудь министр не украл, в Москву не увез…

Они поглядели друг на друга и дружно расхохотались…

О судьбе родной деревни Округины говорят с болью. Скорбно смотреть на осиротевшие поля, где каждый ком земли еще в недавнем прошлом был заботливо разрыхлен натруженными руками, каждый росток орошен потом. Поля! Не далекие ли предки Округиных упорно, клочок за клочком отвоевывали их у дикой тайги? Зарастают поля кустарником.

— При колхозе успевали и землю пахать, и на охоту ходить. Продавали государству овощи, зерно, мясо, сдавали пушнину, — вспоминает старик о минувшем.

Тетя Рита вторит ему:

— Едем, бывало, в луга колхозных коров доить — песни поем! Хлеба колосятся, жаворонки на все лады заливаются. Так на душе радостно и привольно! Я вот читала в газете о заготовке березовых веников для скота, а у нас ежегодно некошеные травы под снегом остаются. — Подперев подбородок рукой, пригорюнилась: — Истосковались пашни по хозяину, хлеб им рожать надо, а они пустуют… Давно ли чуть не в каждой ограде держали по три-четыре головы крупного рогатого скота. Сенокосы у нас богатые, а не используются. Невыгодно, дескать, стало. Как передали земли Бодайбинскому совхозу, и появились у Коршуновой два хозяина. Киренский коопзверпромхоз интересует пушнина, Бодайбинский совхоз — заготовка сена. Перевозка сена в Бодайбо в копеечку обходится.

Иван Федорович, сметая ребром ладони со стола хлебные крошки, огорченно качает головой:

— Эх, мил-человек, и то, что заготовят, не вывозится, гниет. Помер дед Семен. Верь не верь, а председатель сельсовета ходил по дворам — доски на гроб искал. Куда годится? Не могу уразуметь: как это земля, которая нас кормила и поила, стала вдруг не нужной…

— Ладно, не расстраивай себя, отец, — ласково сказала тетя Рита и включила телевизор.

Показывала Москва. Пела Зыкина. Тетя Рита лукаво посмотрела на мужа:

— Слышь, отец, твоя любовь поет!

Иван Федорович поднялся из-за стола, морщась, схватился за поясницу:

— Гнет проклятущая, колесом гнет, горемыку… На одном русском характере держусь…

Хозяйка принялась хлопотать по хозяйству, а мы вышли за ограду и пошагали на нижний конец деревни. У Ивана Федоровича был такой загадочный и опасный вид, как будто сейчас он предложит мне побороться. Я тайно улыбнулся озорной своей мысли, посмотрел на морщинистое лицо старика: в печальных глазах, отражаясь, всплескивало голубоватое пламя осеннего неба.

С пустых огородов веяло укропом и горьковатым духом увядшей картофельной ботвы. Подступившая к избам тайга замерла. Опавшие с берез листья мутно высвечивали ее хвойную глубину, рождая в душе необъяснимое чувство утраты.

В конторе у охотоведа было шумно. Охотники заключали договора.

— Привет, дети природы! — рявкнул Иван Федорович. — По какому поводу шумим, настроение населению портим?

— Вот спорим, кто лучше стреляет? — заулыбался Коля Плешь. — Я доказываю, мол, Иван Федорович, они в голос — начальник связи Свинкин.

— Все-таки, думаю, ты — лучший стрелок, — подхватил Округин, подмигнув охотникам. — Где меня ни встретишь, так дай закурить.

От взрыва хохота зазвенели оконные стекла. Даже хмурый охотовед выдавил улыбку и заключил с нами охотничьи договора вне очереди.

Иван Федорович проводил меня до шитика и, оттолкнув от берега, крикнул на прощание, нехорошо скалясь:

— Иннокентию Васильевичу передай: отверну ему головенку, как цыпушке.

Я помахал рукой озорному старику, включил мотор на полные обороты и полетел навстречу завтрашнему дню.

Только-только приткнулся к мутинскому косогору, как разыгралась непогода. Бросая в лицо горсти мокрого снега, выл ветер. Взлохмаченная река свирепо металась между берегами, ломала тяжелыми ударами яростных волн коварную кромку заберегов. Черневшие у ельника зароды сена, похожие на брошенные избы с заколоченными окнами, навевали думы о грядущих потрясениях, ожидающих этот благословенный край. Тайга трещала и стонала, стряхивала со своих мохнатых плеч мокрый снег и оттого, что не в силах была справиться с ним, еще больше гнулась и металась.

Иннокентий Васильевич первым делом спросил:

— Привет передал?

— Передал! Обещался, как цыпушке, головенку открутить. Еще ни разу его таким агрессивным не видел…

Старый охотник хмыкнул в ответ, а Пелагея Захаровна вызывающе рассмеялась.

Подумалось грешным делом: «Неужто она между ними стоит?»

* * *

Первый снег жил недолго, но шугу несло рясно. Струи солнечных лучей ударялись о плывущие по Лене тончайшие пластинки льдинок, они вспыхивали голубоватым пламенем и протяжно пели.

Настоящий снег выпал вечером на Покров. Выпал — рассыпчатый и сухой. Под утро ударил мороз — перехватил в кедровых урочищах шустрые ключи, опушил искристым инеем горбатые морды сохатым, выстудил до звона ленскую тайгу.

Снег и мороз деревня встретила суетой. Чуя близкую волю, всполошились на привязях собаки; ржут сытые кони, покорно ожидая вышины с харчами и боеприпасами. Охотники, возбужденно переговариваясь, готовятся в дальнюю дорогу. Чуть покачиваясь, стоят над сизыми избами белые столбы дыма. В избах пахнет свежим хлебом, дегтем, сыромятью. Скрипят и хлопают двери. Снуют по чуланам озабоченные хозяйки, собирая мужей на соболиный промысел.

Через неделю Мутина опустела. Из двенадцати дворов только в двух остались мужчины: дед Александр и дед Степан — да несколько зверовых собак для охраны деревни. Ушли мужья в тайгу, ушли надолго. Все работы, какие они выполняли по хозяйству, легли на плечи жен. Так ведется из года в год, но никогда не жалуются жены охотников на свою бабью долю. Дремучими зимними вечерами собираются в петровановской избе на посиделки: кто прядет, кто вяжет, кто овечью шерсть теребит. Постукивая на крыльце деревянной щеколдой, топчется на крыльце поземка, просится погреться в избу, где слышится старинная песня — доступный лишь русской душе мотив. Расходятся поздно. Спят чутко: ветер ли ударит веткой рябины в заиндевелое окно, ухнет ли филин за поскотиной — вздрагивают, просыпаются и долго прислушиваются к ночным звукам, затаив в себе до поры стыдливую радость встречи с мужем.

Шумит, шумит зимняя тайга, баюкая на мохнатых лапах тяжелые комья кухты. О чем она шумит — о счастье, о беде?

Выйди в такую ночь на речной бугор и крикни:

— Росси-и-и-я-я-я…

Как мерзлая ветка тальника, эхо переломится где-то в зените и упадет сверкающей звездой в глубокие снега.

ХИТРИНКА

Рассказ

Дымчатой опутаны двуосенок по кличке Герой, выделенный мне Иннокентием Васильевичем, сразу не понравился. Валяется, как пьяный мужик, на охапке сена под забором, хвостом лишний раз не