а также турках. Он пребывает в уверенности, что случившаяся поболее тридцати лет назад осада Вены турками может произойти вновь. Я его заверила, что, повторись подобное, Священная Римская империя с честью одержит победу и не сдаст свою столицу. И после шутливых слов моих, мы с Маргаритой не смогли удержать смех, на который её отец ничуть не оскорбился, как то могло быть. Пан Богуслав все так же добродушен, радушен и широк в кости — вот уж кто за прошедшие года никоим образом не переменился. Он и поныне отдает предпочтение плундрам[5] серизового оттенка и беретам минимум с пятью перьями!

Август 7-го числа

Доставили заказанную еще в Вене горгеру[6], она подчеркивает длину шеи и белизну кожи. Катаржина, получив много новых знаний от общения с англичанками при дворе, предлагает подкрасить ее шафраном для золотистого оттенка, дабы моде последней было сообразно. Надо подумать. Матушка, зайдя в это время в покои и отослав Катаржину, завела разговор о выгодных партиях и мужьях. Я прекрасно знаю, что мой главный и единственный долг — заиметь мужа из знатного и богатого рода, в этом состоит предназначение любой женщины из рода Рудгардов и любого рода вообще. Не имеет значения кому отдано сердце.

Август 12-го числа

Первый раз со дня моего приезда мне явился дурной сон, он возвратился. Господь не услышал мои молитвы и просьбы избавить меня от приходящего из ночи в ночь ужаса. Мне мнилось, что здесь, дома, это прекратится, но вот вновь грохочет предательское сердце и леденеют руки, а я бужу Катаржину своим криком и просыпаюсь мокрой от пота и в прилипшей к телу рубахе в окружении сбитых простыней. Впрочем, пусть будет так, чем быть в том сне. Остается только радоваться тому, что более никто не услышал и не донес матушке. Мне не хочется говорить об этом даже ей, как и Катаржине. Я уповаю, что не темное предзнаменование есть сон, в котором я, простоволосая и босая, ночь за ночью бреду по стылым и припорошенным пеплом, будто бы снегом, камням мостовой, иду туда, где меня ждет горящий огнем праведным костер и чёрный человек, что читает молитвы под усиливающийся с каждым его словом колокольный набат.

Август 17-го числа

Сегодня выезжали в город. Я встретила Адама, он ныне обучается в Пражском университете, клятвенно и жарко обещался мне получить степень бакалавра истории, а затем и профессора. Так радостно и приятно встретить приятеля детских лет! На душе, вытеснив мрачность и тревожность от дурных снов, поселилось чувство тепла и предстоящего какого-то чуда, вернулось ощущение легкости!

Адам уверил, что годы, проведенные в Вене, пошли мне на пользу, я расцвела и стала писаной красавицей. «За руку и сердце таковой прекрасной дамы я сто тысяч раз был бы готов сразиться на турнире и пронзить копьями всех соперников, если бы мог надеться, что после дама пронзит хотя бы единым своим взглядом меня».

Адам — мастер словесности и красивых и приятных для дам речей. Далее он прочитал мне собственные стихи в духе Овидия, я же долго смеялась. Адам оскорблен, но стоит признать: у Овидия было куда больше таланта. И последнее: он сказал, что в Пражском университете строится обсерватория, как бы мне хотелось там побывать!

Конечно и конечно, я понимаю прекрасно, что удел женщины — дом и семья, а единственные науки — это те, что сильно не обременяют голову ненужными сведеньями, которые, как известно, женщине лишь во вред. Но что делать: если отец потратил многие силы, дабы я получила всестороннее и прекрасное образование, кое за время пребывания в столице, стало лишь лучше? Как быть: если меня пленила астрономия и особенно (просто ужасно!) арифметика? Меня все так же интересуют труды Евклида и Диофанта Александрийского в оригинале, меня восхищает открытие дель Ферро, решившего задачу, что была непосильна античным мужам. Меня, как и Кардано, преследуют мысли о возможности решить и постигнуть непостижимое и нерешенное прежде!

Отец и Владислав, взявший на себя обязательства позаботиться о нас с матушкой до взросления Лайоша, не запрещали, а, по выражению матушки, лишь «потворствовали неразумным и неслыханным прежде от какой-либо панны желаниям», с которыми по прошествии стольких лет бороться уже бессмысленно. Пусть так, но я хочу продолжить заниматься арифметикой, а поэтому вчера я высказала желание пригласить учителя для моих дальнейших занятий, что отъездом из Вены были прерваны.

Август 23-го числа

Виделись с Маргаритой, она, как и вся Кутна-Гора, в волнении. Некую Маркету застали за ворожбой, завтра состоится суд. Она закапывала горшки с ещё живыми голубями, дабы излечить скот, что, впрочем, менее болеть не стал, а под порог дома трактирщика сунула собачью голову, чтоб жену его свести в могилу из ревности. Маргарита зовет и настаивает непременно приехать и сходить на суд, за которым казнь — несомненно! — состоится. Не может быть в таком богомерзком деле иного приговора, а потому да заполыхает костер, который Маргарита столь увлечено обсуждала с дочерью и женой мастера корсетов после воскресной службы. Дурнота, что подступила ко мне от их упоения пред столь страшной мукой другого человека, была принята за чрезмерно туго затянутый новый корсаж, надетый по случаю этой самый службы. Я разделяю мнение, что колдовство есть зло и один из величайших грехов, за который должно получать наказание, вот только что-то глубоко внутри меня не дает мне столь же пылко и яростно желать такой смерти этой женщине.

Сентябрь 2-го числа

Отослала в Прагу подробное описание и серебро для изготовления двух новых кукол. Мой город, в котором не жгут погибельных костров на радость толпе и в котором нет чёрного человека, нуждается в новых жителях, кои будут добры, милосердны и великодушны и в коих не будет ни в коей мере скверны, алчности, завистливости и всех тех пороков, что есть в людях из плоти и крови.

Сентябрь 11-го числа

Инеш, моя молочная мать, кажется, на старости лет повредилась рассудком. Я сегодня навещала её, в первый раз за достаточно долгое время сев в седло. Матушка, чем-то обеспокоенная, выразила неодобрение, но отговаривать меня от верховой прогулки и визита к Инеш, коя теперь проживает в Малешове, не стала. Теперь, мне думается, что лучше бы отговорила. Инеш, так радушно и приветливо встретившая меня, выспросила обо всех делах — моих и замковых. Мной не предалось значения её взглядам, кои она бросала во время моих речей. Я не обратила внимания на темневшее с каждым