Томми не спорил. Он, как ребенок, послушно надел ботинки и ветровку.

Малькольм надеялся, что, когда Томми выйдет из дома, то, что его гнетет, — чем бы это ни было — немножко ослабнет, но все равно Томми выглядел озабоченным и несчастным, пока они шли по северной части дороги. Он держал руки в карманах, опустил голову и смотрел только на выбоины в асфальте у себя под ногами. На реплики Малькольма по поводу окружающей местности он едва реагировал. Малькольм не знал, чем ему помочь.

Только через час, когда они миновали разрушенную часовню и добрались до утесов, Томми заговорил:

— Мне нужно тебе кое-что рассказать.

Малькольм хотел остановиться, но Томми не замедлил шага и не обернулся. Тогда Малькольм понял, что Томми нужны и эта прогулка, и непогода, и морской простор, нужно, чтобы он был рядом, а не лицом к лицу, чтобы он мог произнести те слова, которые хотел, каковы бы они ни были.

— Про ту ночь, когда это случилось, — добавил Томми.

Слова его звучали слегка плоско, механически, как будто он вытаскивал их по одному, причиняя при этом ущерб себе.

— Конечно, — ответил Малькольм. — Ладно.

Когда Томми пошел быстрее и оказался на несколько шагов впереди, Малькольм не стал его останавливать, просто тоже пошел побыстрее, чтобы Томми не пришлось перекрикивать шум ветра на скалах.

— Я никому никогда этого не рассказывал, — признался Томми. — Не рассказывал ни разу в жизни.

Боже, подумал Малькольм. Но теперь он хотел только одного: облегчить ношу Томми, так что, если он мог взять на себя какую-то ее часть, он бы с готовностью это сделал. Дай же мне ее, просил он про себя.

Но Томми продолжал идти, не говоря ни слова, и Малькольм стал бояться, что он все-таки не решится. Наверное, Томми всю ночь перемалывал это у себя в голове, что бы там ни было.

— В чем же дело, Томми? — в конце концов спросил Малькольм.

Томми быстро ответил, как будто только и ждал, чтобы его подтолкнули:

— Кое-что про Никки.

Он шел все быстрее и быстрее, и Малькольму пришлось тоже ускориться, чтобы совсем не отстать.

— Хорошо.

— Это я виноват, что он умер, — торопливо произнес Томми.

— Да нет же, — машинально ответил Малькольм.

— Нет, Малькольм, послушай, — Томми остановился и обернулся, чтобы посмотреть на Малькольма. Малькольм, запыхавшись, встал рядом с ним. Томми продолжил: — Я знаю, что в этом виноват отец. Я знаю, что это он сделал и что я не смог бы остановить его. Я знаю, что был просто ребенком. Я знаю все это, даже если сам не всегда в это верю. Но есть еще кое-что.

— Ладно, — кивнул Малькольм. — Расскажи мне.

Томми посмотрел ему в глаза.

— Я не знаю как.

— Просто попытайся говорить.

— Это совершенно ужасно. — Он теребил рукав куртки.

— Я слыхал разные ужасные вещи, — успокоил Малькольм. — Думаю, меня теперь трудно шокировать.

— Ты меня возненавидишь, — сказал Томми, снова поднимая на него взгляд. В выражении его лица было что-то умоляющее.

— Сомневаюсь, — покачал головой Малькольм. — Просто расскажи мне, Томми.

— Ладно, — ответил Томми. — Ладно. — Он глубоко, судорожно вздохнул и начал: — Ты знаешь, как я спасся в ту ночь, когда все случилось.

Будто по обоюдному согласию, они снова пошли бок о бок. Малькольму и в голову не пришло бы прерывать Томми, когда тот принялся говорить.

— Я спрятался в шкафу, в спальне родителей, — сказал Томми. — Пока отец всех убивал. А потом он вошел в комнату, но не стал заглядывать в шкаф.

Малькольм это знал, конечно, но чувствовал, что Томми должен это произнести, должен высказать все.

— Я спрятался, — продолжал Томми, — и все время сидел там, всю ночь и весь следующий день, пока меня не нашли полицейские.

Когда он запнулся, Малькольм мягко подтвердил:

— Это правда.

— Но есть кое-что еще, — добавлял Томми. — Эту часть я никому не рассказывал.

И он снова замолк и так долго ничего не говорил, что Малькольму пришлось опять подтолкнуть его:

— Так в чем же дело, Томми?

— Это худшее, что я сделал в жизни. До сих пор не понимаю, как я мог так поступить. Кроме того, что я был очень испуган. Но это не оправдание.

И снова Малькольм ждал.

И наконец Томми выложил все.

— Вошел Никки, — рассказывал он. — Никки вошел в комнату. Но, наверное, это ты тоже знаешь. А вот то, чего ты не знаешь, — что отец вошел не сразу за ним. Он не гнался за Никки, чтобы убить его. Никки вошел один. И он искал, где бы спрятаться. И он, очевидно, был в панике и не мог ничего придумать. Плохо соображал. Он же видел, как маму и Бет убили. А я прятался в шкафу и видел его через щели, и ничего не сделал. — Теперь, когда он разговорился, слова вылетали быстро, как будто держась друг за друга. — Я смотрел, как он ищет укрытие, и молчал, потому что очень боялся, а тут вошел отец и застрелил Никки. Я смотрел, как он умирает. А если бы я что-нибудь сказал, Никки спрятался бы со мной в шкафу, и мы бы оба спаслись или вместе умерли.

В какой-то момент во время речи Томми они остановились и теперь стояли неподвижно на утесах, глядя в море. Малькольм открыл было рот, но Томми прервал его:

— Я знаю, что ты скажешь. Я все это знаю. Ты скажешь, что он бы нас обоих нашел, что он бы нас не пощадил, что он бы искал и нашел нас. Ты скажешь, что Никки бы все равно умер и что единственная разница в том, что и я бы умер тоже. Но уж лучше так. Я всегда считал, что это хорошо, что я выжил, но сейчас я уверен, что было бы лучше умереть с Никки, чем остаться жить одному, зная, что я дал ему умереть, что я дал ему умереть, спасая собственную жизнь.

Томми остановился на полуслове. Провел руками по лицу и обернулся к Малькольму, как бы ожидая увидеть в его глазах гнев.

Малькольм подождал еще немного, чтобы убедиться, что Томми больше ничего не хочет добавить, и мягко сказал:

— То, как ты действовал, если это было так, вполне можно понять. Ты был перепуганным ребенком. — Грудь его переполняла жалость, горло перехватывало, так что говорить ему было трудно. Он взял Томми за руку. — Это вполне можно понять, — повторил он. — Но, Томми, я не думаю,