Шрифт:
Закладка:
Я была против изъятия из глаза хрусталика. Правда, смелый и талантливый хирург Федоров вставляет в глаз вместо негодного старого хрусталика пластмассовый. Но к живому хрусталику еще древние греки относились с благоговением. Они называли его «богом философии». И мне всегда казалось, что живой хрусталик связывает отражаемое с его осмыслением в мозгу человека, и я боялась операции, ни за что не хотела ее. Но когда наступила слепота — выхода не было. И мне пришло в голову: а не придет ли такое время, когда можно будет «омолаживать» хрусталик каким-то способом, подвергнуть его регенерации? Каждый день у нас оперируют глаза у сотен людей и выбрасывают, как негодный хлам, отживший хрусталик. А ведь в нем еще теплится зерно индивидуальности. Что, если я попрошу хирурга не выбрасывать мой хрусталик, а положить беднягу в бутылочку с физиологическим раствором? Найдут, должны же найти в конце концов ученые, думала я, способ опрозрачивания хрусталика. Вот мой пусть и лежит до того времени. И это стало моей, как говорится, «idee fixe». Я была уверена, что почти все хирурги посмеялись бы над моей просьбой или не приняли бы ее всерьез. И тут, в одной из больниц, я познакомилась с замечательным хирургом, удивительным в своем отношении к больным человеком. Он совершенно серьезно выслушал мою просьбу и обещал выполнить ее. Не знаю, может быть, c его стороны это была благородная хитрость. Во всяком случае, я согласилась на операцию, великолепно проведенную этим хирургом. Сейчас прошло более трех месяцев со дня операции, и я осваиваю новую технологию зрения, которая, надеюсь, позволит мне хоть немножко, но читать своими глазами.
Мариэтта Сергеевна говорила все это с каким-то особым, восторженным увлечением, и я остерегался отвлечь ее не только случайно оброненным словом, но и жестом, а когда она закончила, сказал:
— Это очень интересно, но все-таки как вы перенесли операцию? Когда я навещал вас в больнице, то лечащий врач сказала, что, учитывая возраст, вам сократили дозу наркоза до минимума, но вы ни разу не пикнули и даже не вздрогнули.
— Во-первых, я понимала, что каждое мое неосторожное движение могло помешать хирургу. А во-вторых, мне помогла моя привычка «воображать». Я представила себе, что многие и многие больные переносят куда более серьезные испытания и что такое моя боль перед их болью?! С помощью воображения и сравнения человек может облегчить себе любую боль.
Мариэтта Сергеевна открыла ящичек, достала оттуда свою новую оптику, надела ее и поднесла к глазам книгу с крупным шрифтом.
— Медленно, но читаю. Это же счастье!
XXVI
В июльский вечер 1978 года в Малом театре шел спектакль «Возвращение на круги своя». В антракте я увидел Мариэтту Сергеевну, сидевшую в первом ряду с краю. Подошел к ней.
— И вы тут? Присядьте и послушайте, что я вам скажу. Сегодня закончила «Человек и Время». Не знаю, что получилось, но точку поставила. — Помолчала и снова: — Спектакль, по-моему, тяжелый. А Ильинский играет превосходно. Кажется мне, он очень похож на Толстого — и голос, и движения, и мимика.
Признаться, я пожалел, что она перешла к своим впечатлениям от спектакля и ничего больше не сказала о новой книге.
...В девятом номере «Нового мира» за тот год вышла седьмая часть «Человека и Времени», в одиннадцатом — восьмая, завершающая. На последней ее странице мелким шрифтом значилось: «90 лет и 4 месяца. Переделкино — Москва». А весной 1980 года вышла книга.
Итак, почти девять лет из девяноста Мариэтта Шагинян посвятила воспоминаниям о своей жизни, виденному и пережитому в тяжелые и светлые, но всегда трудовые, творческие годы. Я сказал привычное — «воспоминания о своей жизни», но это неточно. В конце книги она пишет о тирольском поэте Адольфе Пихлере, оставившем человечеству четверостишие, мудрость которого «можно применить как совет, как указание каждому человеку». Цитируя четверостишие по-немецки, она дает его пересказ: «Молод только тот, кто находится в процессе становления, в процессе роста, кто продолжает развиваться, хотя бы и с седыми волосами. А-тот, кто недвижно пребывает (окопался, окаменел, застоялся) в своем времени, в узком кругу своего времени, тот пусть себе ложится в гроб». И, комментируя, замечает, что Пихлер имеет в виду два времени: одно, развивающееся из прошлого в будущее, — это Время с большой буквы, и другое — сегодняшние часы и минуты, свое, узкое время, «в котором застаивается, окаменевает человек, как муха в клее».
Мариэтта Шагинян живет и всегда жила во Времени с большой буквы. И книга ее — о жизни человеческого духа, человеческой совести, исканий истины в большой эпохе, в большом мире.
Время, его природа — давний предмет интереса у Мариэтты Шагинян. Сначала было восторженное и робкое прикосновение к теме времени в стихах:
Тебе, кому миры подвластны,
Кто чередует свет и мглу,
Мой скромный стих, мой слабогласный,
Споет ли должную хвалу?
Это из «Оды Времени», написанной в 1915 году. Потом мысли о Времени возникали в разных произведениях. В 1959 году она пишет статью «Время с большой буквы» — размышления, навеянные научным трудом астрофизика Н. А. Козырева. В 1970‑м публикует философскую работу «О природе Времени у Гегеля».
И вот — книга воспоминаний. Время, необратимый ход которого направлен из прошлого в будущее, предстает в ней как «великая ведущая сила жизни». Человек не просто пребывает во Времени, он сам несет его в себе — как частица, как элемент неотделимого от бытия Времени-силы.
Девять лет на воссоздание последнего десятилетия девятнадцатого века и первых двух десятилетий двадцатого.
И тем не менее тридцать лет — это лишь условное ограничение времени воспоминаний об эпохе и своей жизни в ней. Рассказ о том, что было в тридцатилетие, ведется человеком, обладающим живой памятью десятилетий последующих. А эта память, накопившая колоссальный опыт в самых различных областях жизни и творчества, в самых различных науках, которые постигала Мариэтта Шагинян (и постигает по сию пору), освещает события прошлого с высоты сегодняшнего дня. И нередкие, лучше сказать — постоянные, в решающих пунктах текста осуществляемые «выходы» автора из прошлого к событиям нынешним раздвигают временные рамки книги и
