Конечно, мне бы хотелось сохранить эту маленькую долю зрения подольше. То же самое с движением. Ноги отнимаются, а какое удовольствие дает прогулка от дома до ворот и обратно — без опоры на кого-нибудь, а только на одну палку! Вообще старость приносит немало удовлетворения, если при этом думаешь, что ты всегда был старым... А теперь — спокойной ночи, — вдруг сказала она и выключила слуховой аппарат.

Вышла за порог. И помахала мне вслед своей маленькой рукой.

XXIII

«Вы никогда не хотели никому бросаться в глаза...» — писал Александр Блок Мариэтте Шагинян в мае 1921 года. Эта проницательно подмеченная Блоком черта сохранилась у нее на всю жизнь.

Наступал день ее девяностолетия. Она не хотела никаких чествований. Друзья настойчиво уговаривали.

— Вы же десять лет назад, в день вашего восьмидесятилетия, пригласили всех, кто был в ЦДЛ, на свое девяностолетие!

— Мало ли что... То было десять лет назад. Теперь раздумала...

В конце концов ее сопротивление удалось «сломить».

Кто-то предложил устроить вечер в зале Чайковского.

— Ни в коем случае. Только в ЦДЛ! Десять лет назад я пригласила всех именно туда, — ответила Мариэтта Сергеевна.

Кто был на этом вечере, тот ощутил, наверное, необычайную его атмосферу. При всей, я бы сказал, уникальности события, на вечере отсутствовала какая-либо гиперболизация личности юбиляра, отсутствовали юбилейные переоценки. Ведь бывает порой, что на подобном торжестве незримо возникает особый, юбилейный образ человека — будто иного, чем тот, которого знаешь. Горячие в своем воображении ораторы стараются перещеголять друг друга в панегирическом азарте, а подлинный — живой и реальный человек, юбиляр — ерзает в кресле от смущения. Бывает, правда, что и не ерзает, а принимает все всерьез.

На девяностолетии Мариэтты Шагинян не было преувеличений, хотя были высокие эпитеты, соответствующие ее могучему таланту и энциклопедическим знаниям, ее редкостному трудолюбию и неугасимому творчеству.

Так же как в день восьмидесятилетия, Мариэтта Сергеевна смущенно вышла на сцену в строгом зеленом платье. На нем сверкали Золотая Звезда Героя Социалистического Труда, лауреатские знаки Ленинской и Государственной премий. Юбиляр держала пухлую черную сумочку, то и дело прикрывая ею глаза от ослепительных прожекторов.

Зал был полон. Проходы забиты. Долго не утихали аплодисменты. Константин Симонов поднял руку и указал на юбиляра: хватит, мол, а то ведь она устанет стоять.

Позволю себе привести цитаты из некоторых выступлений на вечере: они, мне кажется, дополнят штрихи к портрету Мариэтты Шагинян.

К. Симонов:

— Для меня большая честь председательствовать на этом вечере. Мы отмечаем девяностолетие Мариэтты Сергеевны Шагинян — замечательного писателя, ученого, деятеля нашей советской культуры, человека удивительного, даже необыкновенного. Не знаю другого такого человека, который бы столько сделал и который в такие годы продолжал бы столько делать. Я обратил внимание, что в четвертом номере «Нового мира» на странице 179, где оканчивается очередная часть нового произведения Мариэтты Шагинян «Человек и Время», стоит дата: «31 декабря 1977 года». Под самый Новый год она завершила шестую часть своей замечательной книги...

М. Шагинян (с места):

— Я уже и седьмую закончила.

Потом погас свет, и с экрана донесся звонкий голос, появилось изображение молодой Мариэтты Сергеевны, выступавшей в 1932 году в Лорийском ущелье на открытии Дзорагэса, где она писала свой знаменитый роман «Гидроцентраль» (за участие в строительстве электростанции она получила тогда свой первый орден — орден Трудового Знамени Армянской ССР). Такая же страстность в голосе, убежденность, раскованность, что и сегодня, такая же неуемность натуры...

Когда загорелся свет и смолкли аплодисменты, Константин Симонов развел руками и тихо произнес:

— Ну, что тут сказать? Даже и не знаешь...

С. Михалков:

— Я никогда еще не поздравлял такую историческую личность. Может быть, и можно дожить до девяноста лет, но — остаться такой молодой писательницей! Вот с кого нужно брать пример нам. Мы постараемся дожить до вашего столетия, Мариэтта Сергеевна. Постараемся, чтобы поздравить вас с новым юбилеем!

И. Андроников (подходит к Мариэтте Сергеевне, целует ей руку):

— Я написал вам письмо, — и тут же читает своим мягким, бархатистым голосом, «укладывая» каждое слово в душу слушателя: — «Когда я думаю о Вас (а думаю я о Вас постоянно), то первая черта Вашего необыкновенного характера, которую я называю, — это отвага. Отвага во всем. Вы не вступаете в разговор — Вы бросаетесь в него, глубоко уверенная в своей правоте и готовая переплыть океан. Отсюда Ваша непосредственность и та искренность, которые так привораживают к Вам сердца Ваших читателей и, прежде всего, Ваших друзей. Вы никогда не уходите от спора, если не согласны со своим собеседником. Вы звонко смеетесь — не над ним, а потому, что знаете истину и не можете понять, как она может быть недоступна другому. И этот смех не может обидеть, потому что он выражение той же Вашей открытости. Но Вы можете спорить с горящими глазами, и спорить яростно, неукротимо, когда дело идет о неприкосновенном.

Каждый раз Вы увлечены своей работой и теми, о ком пишете. Эта увлеченность сохраняется в Ваших книгах, которые и по прошествии десятилетий сохраняют прежнюю раскаленность...

Не могу передать, как импонирует мне сочетание в Вас пылкого характера и глубокого аналитического ума, как дорого мне соединение в Вас писателя и ученого-исследователя, выдающегося мастера синтеза и анализа. Именно это сочетание помогло Вам в работе над Вашей Ленинианой. Каждая Ваша книга — это новый путь, каждая неповторима и отражает Вас всю с Вашим характером, ибо в каждой фразе, невидимая, а иногда и видимая, присутствуете Вы сами, дорогая, любимая и глубоко уважаемая, чудесная Мариэтта Сергеевна!

Ваш Луарсабыч».

И хотя десять минут назад юбиляр заявила, что целоваться ни с кем не будет, опасаясь гриппа, однако не выдержала и обняла Ираклия Луарсабовича.

А. Барто:

— Я написала стихотворение. Называется оно «Мариэтта».

Великолепна Мариэтта!

В ней сочетание поэта

С великой прозой НТР.

Великолепна Мариэтта —

Страстей шекспировских пример.

Ее шекспировские страсти

Посвящены советской власти.

Она все видит и все слышит,

Отлично знает, кто чем дышит,

И пишет, пишет, пишет, пишет.

И это вечное