Судя по дневнику Уолтера Брауна, Бирнс был согласен с Трумэном или, возможно, Трумэн следовал совету своего госсекретаря. В записи за 18 июля говорится следующее:

Дж. Ф. Б. надеялся, что на этой конференции Россия объявит о вступлении в войну с Японией. Теперь он думает, что Соединенные Штаты и Великобритания должны опубликовать совместное заявление, дающее япошкам две недели на то, чтобы сдаться или быть разгромленными. (Секретное оружие будет готово к [т]ому моменту.)[233]

Этот фрагмент позволяет нам понять, на что именно опирались Трумэн с Бирнсом, когда определяли временные рамки для выдвижения ультиматума Японии. Во-первых, ультиматум надлежало предъявить до вступления в войну СССР, и Советский Союз был исключен из числа составителей этого совместного заявления. Во-вторых, атомная бомбардировка должна была поставить Японию на колени до того, как СССР станет участником этой войны.

Любопытно отметить, что в течение этого дня Трумэн дважды вспоминал о нападении японцев на Перл-Харбор: в первый раз во время встречи с Черчиллем и затем в беседе со Сталиным. Он оправдывал обман японцев тем, что у них самих отсутствовала честь. Испытываемая Трумэном слепая жажда мести, разделяемая и американским общественным мнением, также повлияла на его неуступчивость в вопросе о безоговорочной капитуляции и на решение об атомной бомбардировке.

Военно-морская разведка США продолжает перехватывать японские телеграммы

Вечером 18 июля посол Сато получил письмо от Лозовского, который писал:

Высказанные в послании императора Японии соображения имеют общую форму и не содержат каких-либо конкретных предложений. Советскому правительству представляется неясным также, в чем заключаются задачи миссии князя Коноэ. Ввиду изложенного советское правительство не видит возможности дать какой-либо определенный ответ по поводу миссии князя Коноэ[234].

Именно такую линию поведения в отношении японцев и избрали Сталин с Трумэном. Ответив на письмо Лозовского, Сато через два часа отправил телеграмму Того, в которой фактически было сказано: «Как я и предупреждал».

20 июля Сато послал в Токио две телеграммы. В первой, под номером 1416, он объяснял, что имел в виду под словами «принять безоговорочную капитуляцию или капитулировать на условиях, мало чем от нее отличающихся», которые он употребил в телеграмме № 1406. Он соглашался с тем, что Япония должна настаивать на сохранении кокутай, но даже это требование не должно было считаться непреложным[235]. Затем посол в Москве отправил еще одну телеграмму (№ 1427). В этом послании он утверждал, что противник в настоящий момент полностью контролирует ситуацию на море и в воздухе и потому начнет высадку десанта в Японию только после того, как полностью уничтожит индустриальную и сельскохозяйственную инфраструктуру страны. Сато предсказывал, что, даже если такое вторжение состоится, японцы будут готовы сражаться и умереть до последнего человека.

Тем не менее все наши офицеры и солдаты, так же как и народ, который уже утратил боеспособность в связи с ничем не сдерживаемыми бомбардировками нашей территории зажигательными бомбами, не спасут императорский дом, погибнув геройской смертью на поле боя. Должны ли мы беспокоиться только о безопасности императора, когда в жертву могут быть принесены 70 миллионов его подданных?

Что касается сохранения кокутай, то Сато предложил, чтобы правительство отказалось от этого требования на мирных переговорах, объявив это чисто внутренним японским делом, к обсуждению которого можно было вернуться после войны на специальном собрании, посвященном изменению конституции. Противник, вполне вероятно, согласился бы на это предложение. Если конституционный конвент выступит за сохранение императорского дома, это решение приобретет дополнительный вес благодаря тому, что будет поддержано мировым общественным мнением. Следует заметить, что Сато трактовал понятие кокутай в узком смысле – как сохранение императорского дома. В этом вопросе позиции Сато и Того совпадали. На самом деле это была консолидированная позиция всего японского МИДа[236].

Отчаянные мольбы Сато, видимо, только разозлили Того еще сильнее, и 21 июля министр иностранных дел послал своему послу в Москве еще две телеграммы. В первой из них он напомнил Сато, что «миссия чрезвычайного посланника Коноэ осуществлялась в соответствии с волей Императора». Однако в следующей своей депеше (телеграмма № 932) Того сделал шокирующее заявление. Он писал, что Япония не согласится на безоговорочную капитуляцию. «Даже если война затянется, – предупреждал он, – и станет ясно, что дело не ограничится одним лишь кровопролитием, по воле Императора вся страна как один человек выступит против врага, если тот будет настаивать на безоговорочной капитуляции». Весь смысл московских маневров, объяснял Того, заключался в том, чтобы добиться капитуляции – но только не безоговорочной. Поэтому, продолжал он, по соображениям внешней и внутренней политики будет невыгодно и невозможно «сразу же заявлять о каких-то конкретных условиях». Того раскрывал перед Сато свою стратегию:

Соответственно, мы надеемся заключить соглашение с британцами и американцами после того, как, во-первых, князь Коноэ известит русских о наших конкретных намерениях, высказанных Его Императорским Величеством, и, во-вторых, мы проведем переговоры с русскими, выслушав их требования в отношении Дальнего Востока.

Эта телеграмма завершалась настоятельным требованием выполнить поручение японского правительства и добиться посредничества Москвы[237].

Сато добросовестно отнесся к этому заданию и 25 июля вновь встретился с Лозовским. В ответ на письмо Лозовского от 18-го числа, где заместитель наркома иностранных дел спрашивал о целях миссии Коноэ, Сато четко прояснил позицию японского правительства, не оставив никаких недомолвок, которые могли содержаться в его предыдущем запросе от 12 июля. Миссия Коноэ, объяснил он, имеет задачей официально и конкретно «просить посредничества советского правительства положить конец нынешней войне». Князь Коноэ был лично выбран императором в качестве его доверенного эмиссара. Он сообщит советскому правительству условия окончания войны и обсудит конкретные предложения для укрепления японо-советских отношений во время и после войны.

Несмотря на разъяснения Сато, Лозовский попросил японского посла изложить все эти соображения в письменном виде. Далее он спросил, намерено ли японское правительство прекратить войну с Великобританией и США и какие конкретные предложения по улучшению будущих японо-советских отношений есть у князя Коноэ. Очевидно, Лозовский стремился затянуть переговоры с японцами, для того чтобы выгадать больше времени для подготовки советского нападения[238].

25 июля Того поручил Сато добиться встречи с Молотовым и рассказать ему о намерениях японского правительства. Инструкции министра иностранных дел были такими: 1) сделать акцент на том, что «Япония обратилась за посредничеством в первую очередь именно к России»; 2) разъяснить, что «приезд чрезвычайного посланника позволит Сталину приобрести репутацию миротворца»; 3) сказать Молотову, что японцы