девушек выпустила меня на лестничную клетку. Я вышел боком, чтобы не терять из виду пешек Скрытого. Спускаться боком по лестнице оказалось той еще задачкой, но я справился.

На улице под палящим солнцем меня встретила Надя. Она возилась с мешочком размером с ее ладонь. Рядом виднелись черные следы от взрывов.

— Ни хрена себе, — протянула она. Ее теплый взгляд смерил меня с головы до ног, и боль слегка отступила. — Выглядишь так, словно прошел через бойню.

— Идем, — сказал я и захромал в сторону своего дома. — Мне нужна твоя помощь.

— Постой. Я вызвала полицию и должна ее встретить, поэтому…

— До сюда полчаса езды. Нам нужно запереть черта.

— Это он? — поравнялась со мной Надя и ткнула пальцем в голубя, у головы которого я до сих пор держал отражение ножа. — Вроде голубь как голубь.

— Это он, — прорычал я. — Пойдем. Сотрешь у меня в квартире круг, чтобы я занес его. А затем замкнешь контур.

— Дашь ему летать по квартире?

— Нет. Думаю, запру в ящике.

☉☉☉

За окном солнце давно спряталось за горизонтом. Свет фонарей у дороги не долетал до окна на восьмом этаже, а в спальне одинокая лампочка явно не справлялась. Казалось, ее накрыла полупрозрачная пелена. В комнате было светлее, но стоило занести внутрь чертову клетку, свет померк, а воздух отравили запахи гнили и смерти.

Я сидел на кресле и прожигал взглядом закрытую клетку. Надя принесла ее из поместья. В детстве у Кати был попугайчик с зеленым окрасом. Помню, как ворочался в кровати до глубокой ночи, ждал, пока крикливая птица не замолчит на часа два, и все повторялось. Конечно, с годами сил у попугая поубавилось, и мои ночи украсила безмятежная тишина. Но я до сих пор иногда слышал чириканье Катиной птицы в кошмарах.

И сейчас в ее клетке сидело нечто пострашнее беспокойного попугая.

— Ты не победил, — злостно прошипел черт из-под черного покрывала. — Они все еще мои. Все еще принадлежат мне. Они…

— Мара, — устало сжал я переносицу пальцами, — разрешаю один раз войти в спальню.

За спиной раздались шепотки на неизвестном языке. Следом забарабанили детские шажки. Сначала одиночные, а затем всей толпой. Будто дюжина детей бежала со двора на обеденный зов. Справа в боковом зрении высунулась бледная ручка, секунду спустя из нее выросло тельце в белом кружевном платье. Шея заканчивалась половиной головы — кроме нижней челюсти ничего не виднелось. Девочка шагнула к краю стола, подпрыгнула, ухватилась пальцами и подтянула себя, будто весила не больше пушинки. По высоте она едва-едва не доставала до верхушки клетки — слегка меньше метра. Девочка встала рядом и повернулась на меня.

— Выкинь его, — сказала мара. Ее голос напоминал звук песка, что течет сквозь пальцы. На каждом слоге челюсть у девочки дрожала, язык подскакивал, как угорь на раскаленной сковороде. — Или убей.

— Пока не могу, — поморщился я от боли в шее.

Бинты ужасно натирали. Из-за них я горбился во время ходьбы. И только на стуле и кресле распрямлялся.

Когда мы с Надей зашли в квартиру и заперли черта в холодильнике — другой клетки, которую не открыть изнутри, не нашлось — я поехал в больницу, где мне наложили гипс и зашили порезы на груди и животе.

От толстовки остались лоскуты, но выкидывать ее не спешил. Мы вместе прошли через многое. Может, зашью дыры, соберу кусочки. Может, еще получится «оживить» ее. Но позже. Сейчас же я сидел в одних джинсах.

— Мне нужно, чтобы ты убила его, — сказал я. — Но только если один из фанатиков вломиться в квартиру.

— Хорошо, — слишком легко согласилась мара, и я уже подумал, что ее подменили, как она добавила: — Плати. Я великодушно подскажу, на какое предложение соглашусь.

— Давай, — вздохнул я.

— Когда до твоего дня рождения останется неделя, ты отпустишь меня.

— Я никогда…

— На иное не согласна, — отрезала мара. — Или так, или живи в страхе, что в один день его куклы ворвутся в квартиру и покалечат тебя.

Я цокнул. Убить Скрытого я не мог из-за неоправданного риска — мало ли что он заготовил на случай смерти. Поэтому мне остались только угрозы. И порой они работали не хуже увечий. Даже сейчас угроза смерти удерживала черта от штурма квартиры.

— Ладно. В обмен на… — сказал и осекся. Мой язык скользнул меж зубов, и я прикусил его. Во рту растекся медный вкус крови.

— Ха! — гаркнул черт. — Мальчонка обменял право обещать! Сученыш украл у меня карму!

Тот отчаянный обмен не был равным. Мое право стоило больше пяти минут бездействия, хоть и ненамного.

— Тогда скрепим договором, — спокойно объявила мара.

Я вытащил из рюкзака блокнот и выписал в него предложение мары и свое. Занес кончик ручки, чтобы подписать, но меня прервали.

— Нужна кровь, — сказала мара. — Или то, что содержит твое «я».

Правая рука сразу потянулась к отражению ножа в кармане джинсов. Вытянул его, положил на стол и провел указательным пальцем по лезвию. На подушечке осталась красноватая линия. Первая капля не заставила ждать.

— Твоя очередь, — протянул я листок маре, когда поставил на него кровавую подпись. Захотелось разрядить обстановку, поэтому неловко произнес: — Чувствую, что заключаю договор с дьяволом.

— Человеческие сказки придумали не на пустом месте, — сказала мара. — Мне нужно разрешение, чтобы поставить подпись на твоем листе.

— Разрешаю.

И она ткнула пальцем рядом с моим отпечатком и отпрянула. Я взял договор, присмотрелся. Ее подпись выглядела как кружочек серой пыли.

— Береги его, — предупредила мара. — Если нарушишь условия договора, последствий не избежать.

— Хотелось бы знать каких, — выдохнул я.

— Ценность твоих договоров упадет до нуля. Не страшно. Но Скрытые не жалуют таких… изгоев. Нарушение условий договора считается плохим тоном. Как среди мистиков, так и Скрытых. Хочешь испортить отношения со всеми Скрытыми сразу — разорви договор. Не буквально.

— Мда. Хуже и не придумаешь.

— Будь осторожен. Главный враг любого мистика — он сам.