теперь бестелесная душа. Она может только страдать, чувствуя, что страдаем мы, и радоваться, когда радуемся и счастливы мы. Пойму, почему она не пыталась с нами общаться и жила своей жизнью – потому что это дура Мариша придумала мамин фантом, а мама… мама… Я снова начала плакать, уже от беспомощности.

Как вернуть эти годы? На самом деле, чего я только не думала о ней. Самое плохое. Как наполнить их другим? Никак. Зачем это сделала Мариша? Из любви ко мне? Как трудно мне будет в это поверить. Плача, я уснула. Мне приснилась маленькая Мариша и молодая мама. А я уже взрослая. Мама рукой разбирает Маришины золотые кудри и нежно улыбается мне, говорит: «Лёлечка, подойди, я тебя тоже причешу», а я понимаю, что мама не должна понять, что я уже взрослая. «Ну что же ты? Иди ко мне, что ты там одна стоишь?» Я так хочу подойти к ней, обнять ее и не могу. Иначе она поймет, что она умерла. И это так плохо, так неправильно…

Я проснулась от ужаса и даже порадовалась, что это был сон. Люди уже начали вставать, разговаривать. Полезно иногда поездить в плацкарте на верхней боковой полке, чтобы оценить другие способы передвижения и вообще весь комфорт, который есть у тебя в жизни. Если нет счастья, пусть будет хотя бы комфорт. Он не компенсирует одиночество и отсутствие счастья, но все-таки в тепле и уюте своей квартиры переносить тяготы легче, чем под мостом или забором. Помог ненадолго старый верный способ – подумай о том плохом, чего с тобой не случилось, но могло бы случиться, потому что таков наш мир. «У тебя есть всё: две руки, две ноги, оба глаза и все свои зубы, чтобы жевать», говорила моя бабушка, воспитывая нас с Маришей. Не будешь петь от счастья, осознавая это, но заставить себя повеселее смотреть на жизнь, хоть чуть-чуть, можно. Многие психологические курсы, растянутые на месяцы, укладываются в эту простую бабушкину фразу, которой она пыталась привести нас с Маришей в чувство, когда мы дрались, ревели на пустом месте, хотели какой-то ерунды.

Три пушистых существа, живущих и царствующих в моей квартире, радовались мне так, как будто меня не было по меньшей мере год. Катались от счастья по полу, мурчали, пели и хрумтели на все лады, кто как умеет, терлись об ноги, ходили за мной по квартире, заглядывали в глаза. Хоть кто-то искренне, не за что-то полезное любит меня. У котов моих полные миски еды и молока со сметаной – Юлечка была, судя по всему, совсем недавно, еще чувствовался запах ее духов. Как объяснить Юлечке, почему я никуда не полетела – ни в санаторий, ни в Австралию? Опоздала на самолет? Или, к примеру, передумала.

Как только я включила телефон, посыпались сообщения – от Саши, от Эварса, от людей, которые не ожидали, что я уйду в отпуск, и хотели срочно со мной посоветоваться, а также от Мариши: «Не дури! Хватит прятаться! Кстати, я перевела тебе деньги за билет, посмотрела, сколько он стоит». Как-то у меня даже не было больше сил бороться с Маришей. Перед глазами стояла маленькая Мариша, упрямо говорившая маме: «Мы не хотим, мы пойдем, мы устали, мы не будем это есть». И – положа руку на сердце – разве это тогда меня раздражало или обижало? Это было естественно, потому что никогда не было по-другому. Почему? Я никогда не узнаю, почему моя сестра-близнец всегда всё решает за меня, почему она чувствует наше единство, считает, что я – это почти она, часть ее, живущая в другом месте, но абсолютно с ней связанная навсегда. А я так не чувствую и не считаю. Наверное, это одна из тех загадок жизни, ответы на которые природа от нас прячет. Если мы знаем слишком много, мы начинаем употреблять это себе по вред – по своему легкомыслию, страсти к риску, ограниченности нашего сознания, невозможности выйти за пределы своей маленькой жизни.

Дома мне на самом деле стало как-то лучше и спокойнее. Я теперь точно знаю – мама не была преступницей (а ведь и такие мысли приходили мне в голову – что она бежала от чего-то очень плохого). А теперь я уверена, что мама была абсолютно порядочной, любила нас, не могла нас бросить и не бросила.

И – странное дело – мне стало жалко Маришу. Да, мне сейчас плохо, я пока не могу смириться до конца. Но Мариша врала мне двадцать лет, придумывала какой-то другой мир, которого нет, думаю, потихоньку сходила с ума, как это происходит со всеми, кто пытается жить в абсолютно придуманном мире. Мариша придумала мир для меня и стала жить в нем сама. Завела мамины странички в сетях, делала фотографии, писала что-то от ее лица. Странно, страшно… И она не могла ничего сказать мне. Потому что делала это именно для меня. Она всегда боялась, что я прореагирую ровно так, как я прореагировала – поэтому столько лет ничего мне и не говорила, жила с этой тяжестью в душе. Я должна сама найти мамину могилу, Маришу я пока видеть не могу, разговаривать с ней не хочу. Да, мне ее жалко. И больше я не хочу оттаскать ее за волосы и наговорить ей кучу неприятных вещей. Но и обнять ее я тоже не хочу.

Могилу я искала так долго, что уже решила уходить. На старом кладбище давно никого не хоронят. Храм заброшен, окна в нем заколочены, небольшая конторка у входа, в которой когда-то сидели служащие, стала уже разваливаться. Большинство могил заросло не только травой и кустами, но и деревьями. Травы свежей еще не было, но сухие сорняки с прошлого года в некоторых местах были выше головы.

Хорошо, что сейчас весна. Осенью я бы просто не выдержала всего этого. А так – весело поющие птицы, синее небо с нежными облачками, легкий весенний ветерок, обещающий лето впереди, упругие светло-зеленые листочки на березках, то тут, то там выросших рядом с могилами и на дорожках, – всё помогало мне не растеряться и не убежать сразу с практически заброшенного кладбища.

И, наконец, я ее нашла. Понятно, Мариша еще не была после зимы. Могила нашей мамы была, наверное, самой ухоженной на кладбище. Хороший небольшой памятник из светло-серого камня, невысокая черная ограда, крохотная лавочка внутри, на которой Мариша сидит два раза в год – весной, на Красную горку (думаю, как положено), и осенью – убирает сорняки и опавшую листву перед зимой. Сидит и рассказывает маме о себе, о своих бурных коротких увлечениях, обо мне, о том, как у меня всё никак не складывается в жизни. Наверное. Не знаю. Я, оказывается, совсем не знаю свою сестру.

Я провела рукой по маминому лицу на памятнике. Как странно… Как будто я уже когда-то это видела, как будто внутри меня есть картина этого памятника – и заснеженного, и засыпанного сухими кленовыми листьями. Разве здесь есть клены? Я обернулась. Ну да. Вот, совсем рядом. И желто-красные листья с него летят на мамину могилу в октябре и ноябре. Я здесь никогда не была. И… как будто была.

Наверное, мир гораздо сложнее, чем мы о нем думаем. Маришины мысли так или иначе попадали в мою голову, только я ничего не понимала. Мне когда-то снились странные похороны, лет десять назад, еще до знакомства с Сашей. Я так хорошо помню этот сон. Есть сны, которые реальнее настоящей жизни, и ты помнишь их всегда. Я не понимаю, кого хоронят, не могу подойти поближе, рядом крутится Мариша, она вся красная, всполошенная, растерянная – то ли сильно плакала недавно, то ли у нее жар, лихорадка. И вокруг какие-то люди, которых я не знаю. Когда я наконец пробираюсь поближе к гробу, там никого нет, там лежит наша с Маришей любимая кукла. И я понимаю, что это кукла, а больше никто не понимает. Все плачут, убиваются, некоторые женщины криком кричат.

Когда я болею с высокой температурой, я всегда вспоминаю этот сон. И очень боюсь, что он мне снова приснится, и я что-то пойму, что-то узнаю, чего мне знать не надо. Я всегда думала, что это как-то связано с тем, что ни у меня, ни у Мариши нет детей. Даже не знаю, почему. Но теперь понимаю – нет. Это связано совсем с другим – с тайной, с которой Мариша