— Это не повод превратить его в конюшню! — Моему возмущению нет предела. Нужно сделать паузу, чтобы перевести дыхание, взять себя в руки и вспомнить, что проявлять слишком много эмоций в адрес подчиненных — очень непрофессионально.

Но эту Мадам Невозмутимость вообще ничем не прошибить. Она никак не реагирует на мой возмущенный тон, только все тем же занудным канцелярским голосом сообщает, что когда дела «Гринтек» пошли на спад, Марат распорядился уменьшить количество штатных единиц, поэтому теперь за чистотой следят всего две уборщицы.

— Две? — не верю своим ушам. — На все здание?

— Они работают день через день, — окончательно добивает меня Валентина Григорьевна.

Ну, тогда понятно, почему убирают только те кабинеты, в которых существует жизнь. Просто чудо, что в туалете порядок и отсутствуют соответствующий «аромат», в чем я лично успела убедиться. Но в любом случае это просто возмутительно — чтобы за порядком в таком огромном здании следил всего дин человек. Готова поспорить, что половину женсовета (а то и их всех!) можно уволить без последствий. Но Марат решил отыграться на самых беззащитных.

Глава двадцать восьмая: Вика

Я разворачиваюсь к двери, уже открываю рот, чтобы сказать, что собираюсь обсудить наше штатное расписание с новым собственником, но задеваю зубами ранку на нижней губе — напоминание о том, что бывает, когда мы с Лексом сходимся в лобовой атаке. Очень своевременное напоминание. Но чтобы не возвращаться, все-таки иду в коридор, чтобы раздобыть стаканчик кофе и уборщицу. Ну или костюм химзащиты, заходить без которого внутрь просто опасно для жизни.

Около кофейного автомата натыкаюсь на Павлова, который смотрит на меня во все глаза.

— Марат со мной разводится, — говорю я на тот случай, если они еще не обсудили это за мой спиной.

— Я знаю, он говорил, — бубнит Павлов. Отхлебывает кофе, мычит и выплевывает под ноги сгусток коричневой слюны. Ругается, что кофе-автомат уже месяц не могут отрегулировать, и теперь он варит не просто дрянной кофе, а коричневый кипяток.

— Учти, Саш, — не даю заговорить себе зубы, — если ты хоть кому-то разболтаешь о том, что сегодня видел — я тоже откопаю парочку пикантных секретов, которыми с удовольствием поделюсь с твоей женой.

Его лицо вытягивает до вида молодого кабачка.

— Ты же не думал, что Марат только с тобой любит посплетничать? Поверь, я в курсе абсолютно всех ваших похождений. Хочешь, покажу тебе парочку видео из личного архива Марата? Вы там, кажется, отжигаете на голой вечеринке.

Это чистой воды блеф — о тех видео я знаю только то, что они есть, потому что Марат и правда как баба любит хвастаться своими похождениями. Как будто жрать суши и слизывать васаби с голых женских жоп — апогей всех жизненных достижений, но Марату хватило ума поделиться со мной «счастьем» только в устной форме — мы же с ним, в отличие от счастливо женатого Павлова, находились в абсолютно прозрачных договорных отношениях, и мне было глубоко плевать, с кем и как проводит время мой муженек. Кроме, пожалуй, Кристины — всегда знала, что рано или поздно этой честолюбивой сучке надоест сидеть в статусе официальной любовницы.

— Марат… показал тебе видео? — Павлов так резко и буро меняется в лице, что становится похож на тот странный электрический приборчик на ножках из мультика про космические приключения Алисы. — Мы же договаривались, что… никто… не будет… снимать.

— Только не говори, что ты всегда и во всем веришь Марату на слово, — не могу сдержать иронию. Хотя, откровенности ради, я тоже крепко недооценивала этого морального урода, за что теперь и расплачиваюсь.

— Но он же крестил… моего…

— Саш, он вытер ноги об собственного брата — такие люди врут всегда, даже когда клянутся и крестятся, в случае чего, быть чужому ребенку ближе родной матери. Но эта сторона ваших дружеских сношений меня вообще ни капли не интересует. Просто решила на всякий случай предупредить, что если ты вдруг решишь распустить язык о том, о чем не следует, я устрою тебе прекрасный, грандиозный развод. А насколько я знаю Машу — она выставит тебя за порог голым и босым, а вдобавок навесит такие алименты, что ты до конца своих дней будешь штопать носки и питаться в столовой, потому что все остальное будет получать твоя бывшая жена.

— Вика, клянусь, я никому ни слова! — трясется Павлов.

Он и правда испуган, но даже если я перегнула палку — моя совесть чиста. Понятно, что они с Маратом друзья-товарищи и я в их тандеме — просто некая переменная, но он мог хотя бы как-то предупредить меня о том, что «Гринтеку» на ладан дышит и что теперь на меня навесили должность, в которой я абсолютно ни черта не соображаю. А не в последнюю минуту делать по этому поводу большие удивленные глаза.

Так, с этим разобрались. Теперь нужно сделать то, без чего я не смогу полноценно начать рабочий день — найти уборщицу и обозначить ей фронт работ.

На это уходит еще примерно пятнадцать минут — приходится побегать вверх-вниз по лестнице, пока, наконец, я не замечаю ее в одном из коридоров. Бегу навстречу и успеваю остановить неуловимую уборщицу за шаг до того, как она зайдет в кабинку технического лифта, толкая перед собой огромную моющую машину.

— Нет! — ору и преграждаю ей путь. — Сейчас вы пойдете со мной!

Эта уже весьма немолодая женщина смотрит на меня недовольным взглядом все время, пока я объясняю, что от нее требуется. Потом говорит, что у нее еще два этажа не мытые и ведра с бумагами, и еще что-то, но я буквально трижды перебиваю ее, настаивая на том, что мой личная проблема буквально катастрофического масштаба.

— Я не могу в кабинет зайти — такой там ужас! Чьи-то бумажные корзины никого не доведут до пылевой астмы, в отличие от ужаса у меня в кабинете.

С горем пополам, буквально за руку, отвожу ее до кабинета, с облегчением выдыхаю и ставлю мысленную «галочку» напротив первого выполненного пункта. Теперь мне просто необходима порция кофе, а с учетом унылого вида крохотных цифр на моем единственном живом счету, придется довольствоваться бурдой из кофейного автомата — он, по крайней мере, дешевый.

Убедившись, что поблизости меня не подстерегают сороки из женсовета, получаю свою порцию американо с молоком и делаю над собой два усилия — чтобы отхлебнуть и чтобы проглотить этот подгоревший ужас. Но ладно — от него я хотя бы прихожу в